Преодоление

Один только Сулешев бесстрастно взирал со стороны на их стычку…

В этот день, вечером, князь Дмитрий, придя домой, плюхнулся на лавку и долго сидел, отходя от ругани в приказной избе, взбесившей его. Сердце стучало, просилось наружу, стеснённое в груди злостью: на бояр, загнавших его сюда, на этот город, грязный и тесный, для него чужой и далёкий.

– Митя, ты бы прилёг, а? – испуганно спросила его княгиня Анна, заметив его землистое лицо.

Он поднял на неё взгляд больших глаз, с тёмными кругами под ними.

Только что его в очередной раз незаслуженно оскорбили. К таким вот наскоком мелких служилых людишек, как порой он называл их, он так и не смог ни привыкнуть, ни смириться с ними… Тронутая сединой его уже поредевшая шевелюра, казалось, побелела только за один этот день. На лице выступили капли холодного пота.

– Ох ты! Да что же ты изводишь-то себя? – взмолилась княгиня Анна. – Зачем же так к сердцу-то принимать близко всё, что говорят люди! Ведь они, люди-то, со злом говорят! Нарочно! Чтобы с белу свету извести!.. Да плюнь ты на них! На того же Вильяминова! Он же злодей, самый настоящий! Как и все они, из Годуновских! От татар пошли!.. И не будет на них благодати божьей! Нет и не будет!..

Князь Дмитрий благодарно улыбнулся ей. Так жена успокаивала его, лечила таким образом, чтобы не принимал он слова и обиды людей близко к сердцу. Те не стоили его, её Митеньки. Ругалась же она по-особенному, по-доброму. От природы добрая, она просто не умела злиться.

* * *

Архиепископ Макарий приехал сюда недавно, вот только что. Не прошло ещё и двух месяцев. Приехал он так, чтобы войти в город на праздник Похвалы Пресвятой Богородицы, в пятую субботу поста, которая приходилась на второе апреля. И за это время, за два месяца, он уже успел обжиться на Софийском дворе.

И вот теперь они, всё воеводское управление, пришли к нему на день Константина и Елены.

Как раз была служба в соборной церкви. Народу в храме было немного. Новый архиепископ читал проповедь о терпимости, о любви… Видимо, до него уже дошли слухи о злой стычке в воеводской избе.

– С Костромы он, – громко зашептал Плещеев Трубецкому, когда ему наскучило слушать проповедь. – Был игуменом в обители. А поставлен в архиепископы только что, в декабре… Дворянского роду, говорят…

Князь Дмитрий, слушая его, слегка покачивал головой в знак того, что слышит, понимает, глядя на Макария. Тот, среднего роста, худенький, был с реденькой седой аскетической бородкой, бесцветными глазами, в старенькой полинявшей рясе. И это понравилось ему. Он подумал, что тот, похоже, следует заветам апостолов…

Макарий пожелал ему, князю Дмитрию, и всем его помощникам, благих дел.

Затем в трапезной был обед. Прошёл и он…

Подошла пора заняться и делами. В воеводской снова собрались все: старая власть и новая.

Сулешев поблагодарил своих помощников, подьячих, дьяков и письменных голов за работу. Сказал он и несколько слов напутствия новому управлению. Говорил он неважно: медленно, с сильным акцентом, подбирая слова. От этого слушать его было скучно. Но все терпели. Он был здесь царь и бог, и хотя говорил мало, но действовал жёстко. Пожелав при этом завершить те дела, что начали они, но не закончены были, он дал затем слово своему помощнику, Плещееву.

Тот тоже поблагодарил тех, с кем работал здесь, за ответственное исполнение своих обязанностей.

На этом они в этот день закончили, наметив только порядок передачи документов, казны, города и всех сооружений.

– Дмитрий Тимофеевич, я хочу просмотреть кое-какие дела вместе с тобой, – предложил Сулешев. – Вот и давай соберемся.

Князя Дмитрия и самого уже тяготила оттяжка с приёмом города. Он полагал, что как только окунётся в новое дело, то его перестанут донимать чёрные мысли обо всех своих неудачах.

И они снова собрались: воеводы, дьяки, подьячие и письменные головы. После шумного обмена простыми житейскими новостями они приступили к делу.

Сулешев велел Мартемьянову разбирать грамоты и сообщать новому штату приказной избы, что выполнено, как сделано, а что сделано частично. К чему-то они вообще даже не приступали.

И Мартемьянов стал зачитывать грамоты. В первой из них говорилось об устройстве в Тобольске богадельни из государевой казны для отставных, старых и увечных служилых людей. Об этом били челом государю «литовские люди». Они служили в Сибири по сорок лет и больше. По их рассказам, ещё с Сибирского взятия. Теперь же были в отставке и жаловались, что волочатся меж дворов, помирают голодной смертью…

Князь Дмитрий усмехнулся. Он хорошо знал, как «волочились меж дворов и помирали голодной смертью» те же казаки под Москвой. А тут, оказывается, то же самое нытьё у служилых «литовской сотни».

– И велено устроить их в богадельню. Выдавать по две чети ржи в год каждому, – зачитал дьяк волю царя.

– Не всё сделано, – сказал Сулешев. – Тебе исполнять, – глянул он искоса на Трубецкого.

Он поковырялся в ушах, словно для того, чтобы лучше слышать.

– Давай дальше! – велел он дьяку.

Мартемьянов зачитал теперь грамоту о посылке наряда и зелья в Пелым.

– Это сделано! – лаконично бросил Плещеев.