Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

Более важное значение такие сближения могут иметь для установления относительной (2) постеорности (или resp. приорности) сочинений по характеру раскрытия в них одинаковых идей. Признаком вторичности сочинения является, прежде всего, развитие в нем идей по сравнению с другим сочинением, выражающееся в более детальном раскрытии идей, увеличении числа доказательств, применении философских методов обработки, точном разграничении понятий и т. п. Так, например, в Tomus dogmaticus ad Marinum diaconum, первом противомонофелитском сочинении, святоотеческие свидетельства приведены в гораздо меньшем числе, чем в Disputatio cum Pyrrho и Tomus ad Stephanum; [3350] понятие воль естественной и гномической еще не ясно раскрыто; самые доказательства являются еще довольно простыми: достаточно сравнить Tomus dogmaticus ad Marinum diaconum со сходным по структуре Ер. ad Nicandrum в толковании μία συγγενὴς ἐνεργεια у св. Кирилла Александрийского, чтобы видеть, насколько далеко пошло развитие темы в последнем по сравнению с первым. [3351]

Другим признаком постеорности является применение в данном сочинении идей, развитых подробно в других сочинениях. Применение идеи нужно предполагать в тех случаях, когда известная идея, раскрытая в одном сочинении довольно подробно и составлявшая в нем один из тезисов, в другом сочинении приводится кратко и побочно, мимоходом, [3352] приспособляется к целям экзегетики [3353] или нравственного приложения, [3354] причем претерпевает разного рода видоизменения применительно к новому своему положению. [3355] Применение идеи установить нелегко. Нужно доказать, что мы не имеем дело с зачатком идеи, т. е. показать, что у нас налицо полностью все элементы идеи, хотя и в кратком выражении, а не один зачаточный элемент ее; далее, что идея эта приводится в полном смысле побочно, а не в такой обстановке, которая бы способствовала ее зарождению и раскрытию. [3356] Суждение, впрочем, о взаимоотношении сочинений и определение характера применения идей большей частью открывается только при непосредственном сличении соответствующих мест и оценке всех сопутствующих обстоятельств. Легче суждение при сопоставлении трех или более сочинений: тут сличение обыкновенно само собою открывает моменты зачатка, развития и применения идеи. Для проверки наших заключений мы приведем ниже из таких сопоставлений целые контрольные ряды. Но, к сожалению, трудно вообще найти более или менее существенные сопоставления, а еще труднее с полной определенностью высказать о них суждение, тем более что большей частью приходится оперировать только с двучленными сопоставлениями. В общем, нужно признать, что все полученные таким образом выводы могут иметь только проблематическое значение, как построенные на довольно шаткой почве различных сопоставлений и оценок. Лишь в своей совокупности при удачном перекрестном совпадении разных соотношений они могут получить значение вероятности. Некоторые выводы могут быть сделаны тверже других, в зависимости от количества и характера служащих им основой данных.

а. Первый вопрос, который нам нужно решить, — это тот, все ли сочинения преп. Максима входят в рамки составленного нами списка Ambigua — Ер. ex Roma 650 г., или же рамки эти могут Сыть раздвинуты? И так как список в своем конце уже пришел к полному завершению, то вопрос этот может быть формулирован так: нет ли сочинений, которые бы можно было поставить раньше Ambigua? (Или resp. — Orationis Dominicae expositio [631 г.]?)

Вопрос этот может касаться только сочинений мистико-созерцательного характера, так как полемические сочинения большей частью написаны после 639 г. (против монофелитов) или, по крайней мере, после 632 г. (против севириан). Из числа таких сочинений вопрос может быть поставлен относительно: a) Capita de charitate, мистико-созерцательного сочинения, выделяющегося из ряда других по своей простоте и примитивности; б) Quaestiones et dubia, труда, написанного до знакомства с Палестиной [3357] и, следовательно, во всяком случае раньше Orationis Dominicae expositio; в) Ер. 6 — письма, адресованного тому же лицу — Иоанну Кизическому, — которому посвящено и Ambigua.