Преподобный Максим Исповедник, его жизнь и творения

Если иметь в виду это деление философской дисциплины того времени, то нисколько не станут странными разноречивые суждения об основном характере философствования преп. Максима и ясна будет трудность причислить его к определенному классу мыслителей. Оспаривать влияния Аристотеля на преп. Максима нельзя. Несомненно, что, с тех пор как Аристотель написал свою логику и психологию, ни один ученый грек не упускал случая мыслить «логически» и пользоваться теми приемами доказательства, которые Аристотель указал в своих «Аналитиках» и «Топике», равно употреблять его логическую и психологическую терминологию. Несомненно также то, что в христианской философии эти дисциплины получили особенное развитие, и, в то время как языческая пантеистическая онтология и стоическая этика должны были уступить место возвышенному христианскому мировоззрению, эти науки, более или менее формальные, [823] были целиком принятыми христианскими богословами и прекрасно использованы в целях систематизации и обработки христианской догматики. Вполне приемлемо поэтому утверждение, что эта чисто Аристотелева философия (логика) и получила несомненное преобладание в средневековых школах, как на Востоке, [824] так и на Западе. Но преобладание диалектики и психологической терминологии Аристотеля у преп. Максима не говорит еще за принадлежность его к школе перипатетиков.

Существенное значение тут должны играть оттенки в развитии метафизических (онтологических, гносеологических и этических) идей. Если с этой точки зрения смотреть на философию преп. Максима, то нужно будет признать, что он был платоником, или, скорее, — неоплатоником, хотя, конечно, не в собственном смысле этого слова. Подобно Платону, преп. Максим был сильным, синтетическим умом: в своей философии он старался соединить результаты предшествовавшей работы философской мысли разных направлений и создать из них стройное философское целое. Поэтому на основе христианского мировоззрения великих вселенских учителей возвышенный идеализм Платона гармонически сочетался у него с идеями Аристотеля. Он признавал реальную трансцендентальность идей, понимаемых как мысли Божества, но вместе с тем признавал и реальность вещей, и имманентность в них субстанционального принципа (идеи в вещах). В гносеологии его сохраняется мистицизм Платона, но не отрицается и эмпиризм Аристотеля. На основании этих соображений мы полагаем, что изучение Платона в области метафизики было главным предметом занятий преп. Максима по философии.

<Характеристика преп. Максима как философа>

Кто был учителем преп. Максима по философии, мы не знаем. Несомненно только то, и об этом свидетельствует биограф, что он со всем увлечением предавался изучению этой науки, любил заниматься ею, и в этом сказалась характерная черта его сосредоточенной, самоуглубленной натуры, общее направление его дарований, природная особенность его глубокого философского ума. Он благоговел перед философией, предпочитал ее всем другим светским наукам и в занятиях ею находил себе истинное наслаждение. [825] В его пытливой душе таились высшие запросы. Его занимали вопросы о сущности вещей, о тайнах бытия, о целях и смысле человеческой жизни; с ранних лет он был проникнут тем духом философского изумления, который является первым импульсом к метафизическому самоуглублению. «Как не изумляться, — писал он впоследствии, — созерцая неизмеримую и поразительную пучину благости? Или как не ужасаться, помышляя о том, как и откуда произошли разумные и духовные существа, и четыре стихии (и из них тела, хотя и не было никакого вечного (προὕπαρξάσης) вещества, из которого могло бы возникнуть все это (разумное и неразумное) бытие). Какая сила, подвигшись к действию (εἰς ἐνέργειαν), привела все это к бытию? [826] Откуда произошли мы? Что мы значим? Для какой цели существуем и куда несемся в потоке видимых вещей?» [827] Так трудился преп. Максим над выработкой миросозерцания. В философии же он искал и очищения от страстей, чистого знания и возвышения в мир сверхчувственных идей. [828] Подобно великому богослову Каппадокийскому, преп. Максим мог сказать: «Нет ничего более непреодолимого, чем философия; нет ничего более спокойного; все должно преклониться перед истинным философом. Обыкновенно указывают на два предмета, которых нельзя превозмочь: Бога и ангелов, но есть еще и третий такой же предмет — философия. В самом деле, философ есть нечто нематериальное среди материального, бесплотное среди телесного (ἐν σώματι ἀπερίγραπτος); он окружен ореолом божественности (οὐράνιος) на земле; бесстрастный в страданиях — он все предпочитает мудрости». [829]