Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Евсевию поведение Ревокатова и вправду нравилось. «Нужны попы. Причем не просто попы, а хозяйственные, с руками и головой, – рассуждал он. – И благочестивые нужны, и чтоб понимали, что – куда… А то тут остались, вот тот же отец Игнатий – не пойми чего. Он вроде и служит исправно, в лужу не садится, но все равно не то…» Что именно не то, Преосвященный сформулировать толком не мог. Сказать, чтобы отец Игнатий не умел хозяйствовать, было нельзя – потихоньку-полегоньку, но что-то он для храма делал. То краску купить какого-нибудь «нового русского» подобьет, стены в порядок привести, то на ремонт полов деньги достанет… Но все равно – не то.

Что же именно не то? «Так, когда все более-менее налажено, служить он может, – рассуждал Евсевий. – Но тут нам всем напрячься надо. И молитвенно, и руками тоже поработать. Чтобы ни одной копеечки мимо не проскочило. Чтобы костьми лечь – а собор выстроить… Да-а… А уж тут на него надежды мало. Ему только одного надо – чтоб его в покое оставили. А вот этого-то и не будет. Не-ет, тут люди пожестче нужны. С хваткой».

По мнению Евсевия, военные, коих он намеревался ввести в клир столько, сколько их окажется под рукой, как раз и обладали необходимой жесткостью. И поведение Ревокатова он счел проявлением сего замечательного качества. «Вот и хорошо! Пусть, пусть разгонят тут всю эту дерьмократию! А заодно и отчисления с приходов приличные дадут», – думал он, пока отец Игнатий молчаливо удивлялся ревокатовскому хамству.

…А праздничная трапеза потихоньку подходила к концу. Была она долгой, но ничего запоминающегося, кроме разве пения колядок на украинском, не произошло. «Нашему Владыке многая лета!» – «Нашему имярек многая лета!», повторенное по многу раз… Типовые тосты – в первую очередь, конечно, за дорогого и замечательного Владыку… Потом – слова о значении праздника, о строительстве собора… Все было очень солидно, официально – и скучно.

* * *

– Благослови, отче! – привычно сказал Шинкаренко, приветствуя своего старого приятеля – благочинного, отца Кассиана, в среду на Святках, в районе обеда, зашедшего в старое здание Епархиального управления. Тот, как всегда, отрывистыми движениями благословил его, после чего дал руку для целования. Отец Кассиан Кассианом стал недавно – до Рождественского поста он был иереем Василием Васильевым, целибатным священником. Теперь же он принял монашество. Официальная версия, которую он нехотя озвучивал тем знакомым, кто мог задавать ему личные вопросы, звучала так:

– Надо было это заканчивать. Что такое целибат? Ни туда ни сюда. Надо было определяться.

А поскольку, как священник, права повторно жениться он не имел, то определиться он мог только в сторону клобука. Со всех сторон это было правильно, и никто с этой версией поспорить не мог, по крайней мере громко и вслух. О том, чтобы принять монашество, отец Василий начал заговаривать с Евсевием буквально через месяц после того, как тот прибыл на мангазейскую кафедру. И встретил горячее сочувствие: епископ, сам большую часть жизни проведший в монастырях, христианскую жизнь в миру считал не вполне духовно полноценной. Как минимум не идеальной. И всякий, изъявлявший стремление к монашеству, мог рассчитывать на его понимание. А уж священник-целибат, тем более благочинный – в первую очередь. К тому же Евсевий почти сразу решил сделать его наместником монастыря.

Некоторое время отец Василий готовился (по крайней мере считалось, что готовился) к постригу, и зимой 2002 года архиерей решил, что – пора. Благочинный из иерея стал иеромонахом, которому дали имя Кассиан – в честь одного из святых, особо почитаемых в той обители, где ранее был архимандритом Евсевий.

Впрочем, помимо версии самого благочинного о его монашестве, существовала еще одна точка зрения, которую в очень узком кругу огласил отец Игнатий:

– В архиереи чудо наше собралось, – отозвался он о благочестивых устремлениях теперь уже иеромонаха Кассиана. – Сомнительно, чтобы у него что-нибудь вышло. В Москве молодых архимандритов, с деньгами и со связями, полно. Это нам тут он страшен. А там… Там такого навалом.

Что же касается истинных намерений благочинного, то там было намешано всего понемножку.