Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Почему он посчитал, что Святослав – «наш»? И что это вообще для него значило? Несмотря на свою молодость (с Лагутиным они были фактически сверстниками), отец Игнатий давно уже был священником. Он также вырос за пределами РСФСР – в Казахстане, в Алма-Ате. Если Святослав пришел на свой приход подростком, то будущий иеромонах, а тогда еще Саша Пермяков, уже в детстве был приведен в церковь мамой и бабушкой. Причем он не просто стоял на богослужении, а очень скоро был отправлен на клирос и рано выучил порядок церковной службы. А было это в конце 1970-х годов. И ни о каком потеплении в церковно-государственных отношениях речи еще не было. По этой причине маленького Сашу Пермякова на клиросе ставили обычно за шторой, чтобы уполномоченный Совета по делам религий, который периодически наведывался на службы (и особенно на проповеди), не мог его заметить. Привлечение детей к активному участию в богослужении считалось одним из самых серьезных проступков, и наказать за него могли очень серьезно – и священника, и родителей, и самого Сашу, чьим школьным учителям могло быть указано на необходимость тщательнее работать с этим «темным» мальчиком.

И детство, и юность Александра Пермякова прошли на церковных приходах города Алма-Аты – сначала в обычном храме, а потом и в кафедральном. Церковные обычаи и нравы советского времени были им впитаны буквально с детства. С одной стороны, он прекрасно помнил, сколь много проблем, а то и подлинных личных катастроф случалось из-за антицерковной политики, продолжавшейся буквально до 1990 года (чуть полегче дышать, впрочем, стало с 1986-го, следующий этап послаблений начался в 1988 году, после празднования тысячелетия Крещения Руси). С другой, он также помнил то чувство взаимовыручки и братства, которое было присуще патриархийным приходам тех лет, ту искреннюю, горячую веру, которая сохранялась у многих священников и мирян. И те, и другие ради избранного ими религиозного пути сознательно отказывались от многого и жертвовали многим. Но после 1991-го года все стало стремительно меняться.

После крушения СССР окончательно ушли в прошлое все государственные ограничения и притеснения в отношении верующих. Появилась масса новых прихожан – на первых порах вполне искренних, а затем – самых разных: веровавших в биоэнергетику и НЛО, в абстрактную Истину и экстрасенсорику, и просто изломанных жизнью несчастных советских мутантов, не понимавших, как жить без Советского Союза, и нуждавшихся в интенсивной психотерапии. Стали приходить спонсоры и благотворители. В епархии появились деньги, а вокруг денег очень скоро начал образовываться непробиваемый круг попов нового типа: таких, для которых их церковное служение стало чем-то вроде бизнеса. Именно тогда, наблюдая, как молниеносно, буквально на глазах, меняются его родной приход и епархия, молодой иеромонах Игнатий был вынужден признать справедливость слов одного старого протоиерея, сказанных им еще в 1988 году:

– Когда Церковь перестает быть гонимой, она начинает загнивать.

В то время, когда Московской Патриархии только-только дали некоторую свободу, эти слова звучали дико, казались каким-то абсурдом или даже кощунством. Но в начале 1992 года отец Игнатий был вынужден признаться самому себе: его родная епархия трансформировалась в полном соответствии с этим предсказанием.

Это и стало первой причиной, побудившей его оставить Алма-Ату – хотя никто его оттуда не гнал – и перебраться в Мангазейск, в то время еще бывший частью епархии Иркутской. И здесь он снова обрел если не все, то многое из того, что было ему привычным и родным, то есть те отношения в церковной среде, к которым он привык с детства.

Вторая причина его переезда заключалась в том, что Казахстан, став на путь независимости, оказался страной не слишком-то дружественной к русским. И потому у отца Игнатия, как и у множества других «казахских» русских, возникло твердое желание перебраться на «большую землю» – в Россию.

И второе, и особенно первое неизбежно сближали его со Святославом Лагутиным, который явился этаким гостем из церковного прошлого советского периода. Святослав был человеком, который сразу же, с полуслова понимал отца Игнатия. И наоборот.

Именно по этой причине их знакомство немедленно стало таким крепким и доверительным, и именно по этой причине сейчас они сидели на скамейке перед Свято-Воскресенским храмом, равно наслаждаясь и остатками утренней прохлады, и полнотой взаимопонимания. Все это радовало, а сверх того, была еще одна забавная и приятная новость: Мангазейскую епархию покидал иерей Филимон Тихиков.

* * *