Казалось, целая вечность ушла у Ищейки на то, чтобы добраться до Тридубы. Старый воин лежал на спине в грязи, на неподвижной руке всё ещё висел сломанный щит. Воздух короткими вдохами с хрипом втягивался через нос и с бульканьем и кровью выходил изо рта. Когда Ищейка подполз к нему, Тридуба посмотрел на него, протянул руку, схватил за рубашку и потянул его вниз, шипя ему на ухо сквозь стиснутые окровавленные зубы.
— Слушай, Ищейка! Слушай!
— Чего, вождь? — прохрипел Ищейка, едва в силах говорить от боли в груди. Он ждал, и слушал, но ничего не услышал. Глаза Тридубы широко раскрылись и смотрели вверх, на ветви. Капля воды упала ему на щёку и покатилась по окровавленной бороде. Больше ничего.
— Вернулся в грязь, — сказал Молчун, и его лицо обвисло, как старая паутина.
Вест грыз ногти, глядя, как генерал Крой и его штаб мчатся по дороге — группа одетых в тёмное мужчин на тёмных лошадях, торжественные, как процессия на похоронах. Снег на время прекратился, но небо было сердито-чёрным, света так мало, что казалось, будто уже вечер, и ледяной ветер дул в командном пункте, заставляя ткань шатра хлопать и шелестеть. Отпущенное Весту время почти истекло.
Неожиданно он почувствовал почти непреодолимое побуждение повернуться и убежать. Такое нелепое побуждение, что его немедленно сменило другое, такое же неуместное — разразиться хохотом. К счастью он смог удержаться и от того и от другого. По крайней мере, хорошо, что не рассмеялся. На этой войне было не до смеха. Когда стук копыт приблизился, он уже раздумывал, такой ли глупой была мысль о побеге.
Крой яростно осадил чёрную лошадь, спустился, одёрнул мундир, подтянул портупею, резко повернулся и пошёл к шатру. Вест перехватил его, надеясь первым вставить слово и купить ещё несколько мгновений.
— Генерал Крой, прекрасная работа, сэр, ваша дивизия сражалась с огромным упорством!
— Разумеется,
— Могу ли я спросить, каково наше положение?
— Наше
— Разумеется, только не могли бы вы дать мне… — Слова Веста заглушил усиливающийся шум копыт, и вторая группа всадников примчалась к шатру маршала. Кто же ещё, как не сам генерал Поулдер в компании своего огромного штаба. Вместе с ними в ставку въехала телега, узкое пространство заполонили животные и люди. Поулдер спрыгнул с седла и быстро зашагал по грязи. Его волосы были растрёпаны, зубы крепко стиснуты, на щеке виднелся длинный порез. Его алая свита следовала за ним: стучали шпаги, золотые галуны развевались, лица разрумянились.
— Поулдер! — прошипел Крой. — А у вас хватает духу появляться передо мной! Ну и смелость! Единственная смелость, которую вы показали за весь день!
— Да как вы смеете! — завизжал Поулдер. — Я требую извинений! Извиняйтесь тотчас же!
— Извиняться? Мне, извиняться? Ха! Вы один будете сожалеть, я уж прослежу! План состоял в том, чтобы вы напали с левого фланга! Мы словно в котле кипели больше двух часов!
— Почти три часа, сэр, — любезно вставил один из офицеров Кроя.
— Три часа, проклятье! Если это не трусость, то я не могу подобрать определение!
— Трусость? — завизжал Поулдер. Пара офицеров его штаба сдвинулась, положив руки на шпаги. — Вы извинитесь немедленно! Моя дивизия подверглась жестокому и продолжительному нападению с фланга! Мне пришлось лично возглавить атаку. Пешую! — Он выставил вперед щёку и пальцем в перчатке продемонстрировал царапину. — Это
— Будьте прокляты, Поулдер, вы ничего не сделали! Победа принадлежит исключительно
— Ха-ха! Именно! Покажите ему!