Прежде чем мы проиграем (СИ)

Она мучается сколько? Сколько длится эта мучительная пытка? Мозг отключается и тупо не работает, рассудок затуманен, но слишком крепко держит мысль об убийстве, а тело и вовсе становится непослушным — под кожу врезаются раскалённые кинжалы, кровь отравляется мраком, перемешивающимся с бездыханной безысходностью, а нервы палятся и сантиметр за сантиметром сжигаются, превращаясь в пепел, который осталось только развеять по ветру.

Она сожжена дотла, растёрта до мельчайшего порошка, и ничто не может ей помочь, потому что её единственный помощник вдруг отказался протянуть руку, как это было раньше, и равнодушно смотрит, наблюдая за нестерпимыми муками и тем, как она сгорает заживо.

Нет, к такому аду, к таким мукам жизнь её точно не готовила.

Она пытается дышать, не упасть сломленным существом, борется с завихрившейся энергией, но так устала биться, что хочет сдаться, только разлетевшаяся по крови чернь не позволяет ей обмякнуть тряпичной куклой и растянуться на поверхности стола.

Её пошатывает как маятник в меланхоличном движении с одной и той же амплитудой, вот-вот её вывернет наизнанку, тело рухнет и начнёт быстро разлагаться, но секунды тикают, а ничего подобного не происходит.

Чёрт, как же это невозможно больно?!

Хочется кричать и задохнуться в собственном крике!..

Весь мир становится резиновым, растягивается, как жвачка, оттенки цветов от серого до чёрного кружат везде — перед ней, за спиной, даже в голове, — кругом звенящая пустота, в которой не осталось ничего, кроме… холодно прозвучавшего твёрдого голоса.

— Прими это.

Прими это.

Как в тот раз, когда измывался крестраж, разоблачив свои истинные намерения и откровенное желание — принять это.

И как будто бы внутреннее чудовище, неизвестно как поселившееся внутри, оборачивается на родной звук голоса и замирает — оно желает снова услышать этот тон и для этого медленно протыкает когти дальше.

— Гермиона, просто прими это в себе, — словно в ответ на желание чудовища произносит Том.

Оно снова замирает, а после как будто медленно принимается вытаскивать острые лезвия из тела, выжидая ещё такого же тона голоса, и через несколько мгновений Гермиона чувствует, как притупляется боль.

— Я всё ещё здесь, — более мягко добавляет Том, и та наконец видит, как его уголок губ вздрагивает в подобии улыбки.

И в отличие от того раза он оживает, а не остаётся неподвижной статуей. Его глаза меняются на более светлый тон — живой, антрацитовый — цвет пасмурного, завораживающего своей красотой неба, дающий шанс на проливной охлаждающий дождь в долго тянущуюся жару.

Том подходит к ней и осторожно берёт за руку, показывая странную искажённую улыбку, и чудовище — его чудовище, поселившееся в ней, — словно успокаивается на голос и присутствие своего хозяина. Гермиона хрипло вдыхает воздух свободнее, заполняя им сдавленную глотку и изрезанные лёгкие, а магия находит выход к своему источнику и резво устремляется в равномерный круговорот, начиная циркулировать между ними, представляя всё это целостной личностью.

Том подтвердил свои домыслы — они стали одним целым, перевернули все чувства и качества обоих, и из них победили только сильнейшие. Значит и её кусок души должен находиться рядом с его, чтобы Гермиона устремилась в прошлое за ним. После его смерти кольцо с их душами должно исчезнуть, как и сам Том, а эта реальность — разбиться и стать вычеркнутой навсегда.

Ладонь Тома поднимается к ключице, и пальцы останавливаются на артерии, в которой отравленная мраком и болью кровь течёт и больно пульсирует о стенки сосудов. Он медленно наклоняется к Гермионе и прикасается тонкими губами к её, осторожно приоткрывает их и принимается нежно ласкать.

Их свежесть пробуждает в Гермионе что-то проникновенно тёплое и успокаивает. На неё словно посыпался дождь, остужая жгучий яд, приминая пепел от сгоревших останков её сожжённых нервов. Всё вокруг отходит на задний план, оставляя только Тома, его сладость и прохладу губ и дурманящее размеренное дыхание, которое чувствуется влажной от слёз щекой. Его поцелуй настолько чувственный и нежный, что глотка готова ещё сильнее сжаться, и Гермионе вспомнилось, как они поцеловались в первый раз. Тогда сотни бабочек закружились в животе, а из головы вылетели все мысли, что-то незримое заставило отбросить всё и поддаться ласковому взгляду и притягательным движениям.

Сейчас, казалось, всё повторяется, словно Том целует её впервые, только с большим отличием — он вкладывает своё настоящее тепло и трепетность, свои искренние чувства и привязанность, своё преклонение к ней и, чёрт бы её побрал, любовь.

Ощущения как в первый раз, только теперь Гермиона понимает, что здесь поцелуй является заключительным, завершающим, — самым последним для них.

Том медленно отстраняется меньше чем на дюйм, заглядывает в стеклянные глаза и выражает взором всё, что не мог сказать вслух за этот долгий год пребывания здесь, и это кажется самым лучшим выражением его чувств, — настоящих чувств! — потому что такого преданного и зачарованного взгляда Гермиона в жизни не видела.