Прежде чем мы проиграем (СИ)

Её не гложет чувство вины за то, что после слов Волан-де-Морта о своей победе, в то же мгновение вышла к нему Лаванда Браун и бросила в него проклятье. В её глазах читалась одержимость словами Риддла, словно он в тот момент, в Большом зале, вселил ей нездоровую уверенность, что она сможет убить тёмного мага, что она должна убить его. Риддл великолепно вселял уверенность в людей, иначе бы Гермиона и сама на многое не смогла бы решиться. И Лаванда попытала свой шанс, который обернулся полным провалом. Измазанные кровью белокурые волосы Лаванды украсили грязный пол в ногах Волан-де-Морта, став ещё одним трофеем его сладкой победы, и до умопомрачения Гермионе хотелось вырезать эту тупую безобразную улыбку на змееподобном лице, изогнувшуюся в хищном вопросе: «Кто хочет рискнуть ещё?»

Больше никто не рискнул.

Некоторые попытались сбежать, некоторым даже удалось, а кому-то из них не повезло, и при попытке к бегству получили изумрудный луч в спину. Волшебники сдались, сложили палочки и в безутешном отчаянии принялись ждать, что же произойдёт дальше.

А дальше Гермиона ничего не видела. Волан-де-Морт приказал держащему её Долохову отвести в поместье Малфоев, в его кабинет, и дожидаться там. Очевидно, что этот урод решил допросить, прежде чем покончить с её жизнью. Нездоровое любопытство у того было с юности в крови, правда в таком возрасте оно граничило с непростительной пренебрежительностью.

Антонин за всё время не проронил ни слова, лишь один раз как-то по-отечески сжал ей плечо, и от этого прикосновения прошлась по телу тёплая волна, но только она не проникла к сердцу, не пробралась в душу, а осталась где-то за высотой мрачных чертогов, внутри которых тихо, пусто и безмятежно одиноко — именно во всём этом парила Гермиона, позволяя себе становиться зачарованным льдом, покрывающим любую поверхность в изящные узоры тонкой плёнкой.

Но это дало понять, что у Долохова есть какой-то план.

Волан-де-Морт появился не один — с ним были Августус Руквуд и Люциус Малфой. Лицо последнего по-прежнему отражало смертельное изнурение, страх и подавленность. Казалось, он так устал жить, что прямо сейчас готов сложить голову и смиренно пройти к эшафоту, лишь бы перестать видеть, слышать, чувствовать. Он мог бы завидовать Гермионе, и эта мысль вызывала в ней издевательскую усмешку.

Каждый из них заслужил то, что происходило, и глупо винить в этом других. Даже Малфой заслужил то, что он ощущал, в то время как Гермиона лишилась чувств, хоть и такой высокой ценой.

Августус Руквуд, наоборот, был преисполнен вдохновения, его заметно постаревшее лицо хоть и было таким же изнурённым, но слабая улыбка и резкость уверенных движений так и выдавали в нём душевный подъём. Кажется, с Волан-де-Мортом они были на одной волне.

К удивлению Гермионы, тёмный маг не стал с ней церемониться — видимо, не хотел кого-то посвящать в тайны касательно Риддла, поэтому ей досталось всего несколько болезненных ударов от Долохова, когда её призывали к ответу, а она молчала. Скрипя зубами, ей приходилось отвечать, потому что так было нужно. И это была не надежда, что у Долохова есть какие-то сведения или запасной план, — какая к чёрту надежда? — просто глупо было отказываться от ещё одной попытки разобраться во всём, и при возможности, если она выйдет из этой комнаты живой, конечно, узнать, что там придумал Антонин.

К слову, на свою смерть ей было плевать, и даже не по понятной причине, которая не сработала и спокойно лежала в кармане кофты, заляпанной в риддловской крови. Просто ей по-настоящему было настолько плевать, хоть брось в неё десять убивающих, а смысла существовать никакого не видела. И это не разрыв от колоссального количества потерь, ухода Тома и провала всего, к чему они так долго и с трудом шли, а просто она не знала, чем себя занять. И этот появившийся ледяной панцирь, служивший щитом от отчаяния и боли, был очень кстати.

Она бы не упала на колени, если бы не различила в том сжатии Долохова волну тепла. Она считает, что он единственный из всех, кто остался в живых в этом мире, заслуживает получить шанс и ещё одну попытку реализовать свои надежды, ведь несмотря на победу Тёмного лорда, это не было победой Антонина и Тома.

Наконец Волан-де-Морт теряет какой-то интерес при виде сломленной (пусть будет для него сломленной) Гермионы — его длинные белые пальцы касаются висков, он отворачивается и начинает их массировать. Кажется, тёмный маг страдал мигренью, так не вовремя давшей о себе знать.

— Августус, — спустя несколько мгновений обращается Волан-де-Морт, — как считаешь: когда мисс Гермиона Грейнджер должна сходить на свидание со смертью? Сейчас или на рассвете?

Чувство, будто вопрос с подковыркой.

Руквуд показывает безоблачную улыбку, трясёт грязными соломенными волнами и отвечает:

— Когда пожелает милорд.

— Я не желаю марать палочку об эту грязь, — задумчиво отзывается Волан-де-Морт, принявшись разглядывать бузину, утратившую свою силу и преданность кому-либо, — но и отдавать кому-то не хочется. А ты что думаешь, Антонин?