Презумпция лжи

РАССКАЗЫВАЯ о первых взрослых шагах Муры по жизни, Берберова пишет, как Мура в 1911 г, девятнадцати лет отроду, окончив институт благородных девиц в Петербурге, отправилась продолжать учёбу в женском колледже в Кембридже. А в Англии в то время в российском посольстве её сводный брат Платон Закревский как раз начинал службу в компании с такими же молодыми, как он, сыновьями посла Константином и Петром Бенкендорфами, и их дальним, не из графьёв, родственником, вскорости первым Муриным мужем — Иваном Бенкендорфом. А сам граф Александр Константинович, ещё когда перед японской войной был послом в Дании, очень подружился с неким молодым англичанином — Морисом Бэрингом.

Это, говоря словами Берберовой, был один из «первых англичан, до страсти увлеченных Россией» (он и правда познакомил англичан с творчеством Чехова и Достоевского). Семейство русского посла он «попросту обожает». Старший сын посла, Константин, учит его русскому языку. Графиня Бенкендорф «матерински ласкова с ним» (хотя ему вообще-то уже 35 лет). Он — будущий переводчик русских стихов, автор салонных английских комедий, друг литераторов Европы…

Обожает Бэринг и «всех домочадцев Бенкендорфа, начиная с домоправителя и повара до собак охотничьих, сторожевых и комнатных.» Проведя одно лето в имении Бенкендорфов в Тамбовской губернии в Сосновке, он потом считал это лето лучшим в своей жизни, поскольку был там «обласкан, как ближайший друг и член семьи», а ещё «научился есть икру и стал говорить по-русски». И «ходил на вол…?».

А ещё Морис Бэринг — «фигура замечательная, какая могла появиться только в Англии, и только в устойчивом мире начала XX века. Его все любили, и он всех любил; он бывал всюду, и все его знали.» Складывалось всё так замечательно, видимо потому, что, после приезда в 1905 г. в Россию (писать корреспонденции о русско-японской войне), «заразившись русским гостеприимством и широтой, Беринг, наезжая из Петербурга в Лондон, где у него был дом, жил широкой светской жизнью, которая была приготовлена для него той обстановкой, в которой он родился и вырос. У отца его была своя яхта, своя охота, лошади его скакали на скачках… Дядя Беринга был комендантом Виндзорского замка… ребенком Морис сидел на коленях у королевы Александры (жены Эдуарда), сестры русской царицы (жены Александра III). Но чем занимался старший Беринг? Он собирал старинные брегеты и раздаривал их своим друзьям. Немудрено, что, живя в Париже, Беринг-младший (т. е. Морис) был своим человеком у Сары Бернар — она очень любила старинные брегеты.»

И вот именно в доме у Мориса Бэринга, таком гостеприимном благодаря благотворному русскому влиянию, Мура встретилась «со своим будущим мужем и, разумеется, с огромным количеством людей из лондонского высшего света, с дипломатами, писателями, финансовыми магнатами, лордами и леди и знаменитостями, среди которых был и… Герберт Уэллс. Здесь же… ей был представлен молодой английский дипломат Брюс Локкарт… И с Уэллсом, и с Локкартом Мура встретилась еще несколько раз у Беринга и на вечерах у Бенкендорфов…в 1911 году она вышла замуж за Ивана Александровича Бенкендорфа, который через год был назначен секретарем русского посольства в Германии.»

Умилительно и очень похоже на нашу прозу Серебряного века. Можно даже подумать, что дипломаты, писатели, финансовые магнаты, лорды, леди и знаменитости, как и гениальная французская лицедейка, ходили в гости к обрусевшему баловню судьбы Морису в надежде заполучать на память брегет.

И потому, посреди этой светской лепоты застаёт несколько врасплох, с какой лёгкостью в свою бытность военным корреспондентом «Морнинг Пост» в России Морис Бэринг умудрялся «добиться свидания со Столыпиным, а позже и с Витте. Хотя не было бы в этом ничего неожиданного, если бы Нина Берберова в свой рассказ о Морисе включила не только явно позаимствованный ею у кого-то старательно беспечный светский лепет, но и что-то биографически более конкретное. Но вот пишут о нём некоторые его британские соотечественники-литераторы:

Морис Бэринг родился в 1874 г. в одной из самых знатных, богатых и влиятельных семей в Англии. Крупнее, чем принадлежавший ей Barings Bank, был только дом Ротшильдов. Пятеро Бэрингов заседали в Палате лордов, и Морис был седьмым ребёнком[109] одного из них — барона Ревельстока.

Ведь зная это, сразу хорошо и ясно понимаешь, что весь лондонский свет теснился в доме Мориса отнюдь не из-за русского гостеприимства (и уж конечно не ради брегетов), а из-за того, что это был — дом Бэрингов, в начале двадцатого века один из самых влиятельных домов не просто в Лондоне, а во всём мире.

Подчеркну попутно эту странность в Берберовском повествовании, поскольку она у неё повторяется с завидным постоянством.