Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

До сих пор в течение всего этого изложения я писал обо всем, что считал достойным упоминания, и не обращал никакого внимания на то, что тот или иной деятель может посчитать себя скомпрометированным моей откровенностью. Я не желал, чтобы освещение событий в Прибалтике пострадало бы от подобных личных обстоятельств. Но здесь я подхожу к ситуации, где связан обещанием молчать.

Вечером 17 ноября – в этот день проходили съезд солдатских советов и большевистские собрания – я пригласил супругов Скубик на ужин в мою квартиру на бульваре Престолонаследника. На съезде я встретил пару моих хороших знакомых по Гамбургу, которые хотели еще со мной пообщаться, так что я и их взял с собой домой. Это было вполне в духе тех дней, а в особенности именно этого момента, ведь солдаты германского ландштурма вполне отлично ладили и беседовали с моими латышскими гостями, в то время как сам я, издерганный и уставший от травли и волнений, тихо сидел у печи и предоставлял излучавшему энергию лейтенанту Беккеру заботиться о приглашенных. Около 10 часов неподалеку, в спальне, зазвонил телефон. Я вышел, чего собравшиеся почти не заметили, и взял трубку. Меня просили незамедлительно и без посторонних прибыть в один из скверов, разбитых между бульварами Александра и Престолонаследника. Вполне понятно, что я с недоверием отнесся к этому требованию неизвестного мне лица, ведь с учетом хода событий и моей в этом роли вполне имел основания подозревать в этом и угрозу своей безопасности. Я немного помедлил с положительным ответом, а затем ответил, что смогу прибыть в указанное место через 10 минут. В ответ еще раз услышал, что должен, однако, прибыть только в одиночестве, иначе никого не встречу. Покинуть дом так, чтобы не пройти мимо ординарцев или через столовую, где сидели гости, можно было только в обход, преодолев четыре лестницы. Именно так я и вышел на улицу. Для самозащиты я спрятал в карман пальто русский армеискии револьвер, который зарядил, но еще не пристрелял. Уже в дверях меня еще раз посетила мысль вернуться или же взять с собой, по меньшей мере, лейтенанта Беккера, однако рецидив юношеского духа искателя приключений все же заставил меня не делать этого.

О чем я должен умолчать, так это о фамилии того лица, которого я встретил в условленном месте. Пришлось к нему подняться вверх по скверу. На месте я увидел скамейку пониже небольшой будки, на ней никого не было, я присел. С бульвара Александра (хотя это мог быть и бульвар Тотлебена) через голый кустарник стал пробиваться слабый луч света. Спустя какое-то время, пока я беспокойно перебирал в кармане револьвер, с холма спустился человек. Он прошел мимо, внимательно оглядев меня, и исчез за поворотом. Сразу появилась уверенность, что это и есть тот, кого жду, ведь он хотел лишь убедиться, что я действительно пришел один. Слышал, как он идет за небольшим холмиком. Но пока я еще прислушивался, звук шагов раздался и с другой стороны. Ничего приятного в этом, конечно, не было. Затем почти одновременно подошел человек справа и еще один слева. Это были те, кто желал переговорить со мной, сообщив мне нечто важное.

Сведения и вправду были весьма важными, а на фоне до того имевшейся у меня картины ситуации у латышей и вовсе неожиданные[104]. Мне передали текст речи, которой Карл Уллманн собирался послезавтра, в 2.30 пополудни, провозгласить в латышском театре республику Латвия.

Оба этих человека потребовали, чтобы я это предотвратил и приказал сегодня же ночью арестовать лидеров этого движения, а также большинство прибывших его сторонников. Мне тут же назвали места, где разместились самые видные латышские лидеры: «Отель де Ром», «Белльвю» и т. д. Я поблагодарил и сказал, что использую полученные мною сведения в немецких интересах. Они усмотрели в моем ответе отказ от их рекомендации и начали настойчиво меня уговаривать. Но я стоял на своем и заявил, что не могу дискутировать с ними о том, что является моими служебными обязанностями. Они стали горячиться, упрашивать. Я же громко отвечал, так что нас могли услышать и внизу на бульваре. Тогда они вдруг смирились и удовольствовались вместо политических гарантий 150 восточными рублями[105]. На этом они и удалились. Это были не немцы.

В понедельник, пока я вел переговоры с эстонцами, полученные сведения подтвердились. Я известил об этом губернаторство и солдатский совет и дал указание не мешать этой акции. Так 19 ноября[106] в указанный час и произошло провозглашение Латвийской республики, или Latwija, как ее окрестили латыши, а уже около четырех часов[107] ко мне явился Карл Уллманн, а ныне премьер-министр Карлис Ульманис[108], вместе с председателем народного совета[109], чтобы торжественно оповестить меня о состоявшемся акте. Я был вовсе не удивлен их визиту и принял это известие с такой ремаркой: «Надеюсь, что этот шаг пойдет на благо жителям Латвии».