Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

Цель переговоров заключалась в том, чтобы установить квоту представительства балтийских немцев в Народном совете и в правительственных органах. Латышские лидеры были вообще отнюдь не склонны допускать участие немцев, они скорее только укрепились бы в своей ненависти ко всему немецкому, однако они все же были достаточно умны, чтобы осознать, что хотя бы ради внешнего эффекта не должны отклонять готовность немцев к сотрудничеству. Фундамент, на который опиралось правительство Уллманна, был слишком тонок, чтобы опираться на него постоянно. Состав Народного совета был целиком и полностью лишь следствием совещания партийных бонз. Народ же не спрашивали. Власть делили через его голову. Поначалу интересы рабочих в этой стране никто в правительстве не представлял: хотя меньшевики были в Народном совете, однако там они были на обочине, оказавшись в оппозиции, большевики вообще в этом не участвовали, их с общего согласия сразу исключили. Не было представителей и от латышей с правыми взглядами, а также и от всей немецкой части населения, то же касалось и русских, евреев, поляков и литовцев. Доля всего нелатышского населения оценивалась в 16–18 %, меньшевики полагали даже, что имеют поддержку 20 %, а у большевиков, по общему мнению, даже больше того, так что стоявшим за правительством Уллманна партиям оставалось лишь 35–40 % населения. Таким образом, делали хорошую мину при плохой игре и заявляли о готовности предоставить немцам долю в органах законодательной и исполнительной власти. Немцы в ответ не слишком горели желанием участвовать в таком деле. Я вел переговоры, причем стремился учесть предысторию отношений двух национальностей, о которой и поведал. После меня выступал Вальтер, причем столь вызывающе, насколько это было вообще возможно в подобных обстоятельствах. Он не только потребовал признания республики и Народного совета (что было вещью само собой разумеющейся), но и принципов, озвученных в декларации о ее провозглашении, а также согласованных тем временем принципов земельной реформы и прочих актов. Только если немцы без возражений признают эти уже свершившиеся факты, можно будет говорить об их вхождении в Народный совет и т. д. Естественно, немцы даже не удостоили ответом подобные претензии, а их ведущий оратор Ройсснер, рижский адвокат, выступил после Вальтера, вступив с ним в оживленную перепалку, в которой другие лидеры латышей участвовали не слишком активно, однако дело из-за этого так и не продвинулось. Ройсснер сказал примерно следующее: «Мы себя вам, латышам, не навязываем. То, что вы провернули 19 ноября, это – ваши игрушки, а не наши. Наши же интересы ограничиваются тем, чтобы в созданных вами обстоятельствах сохранить наше культурное наследие и иметь возможность работать в условиях безопасности и правопорядка. Далее наши интересы не распространяются, причем они всегда были именно такими. Господствует ли здесь Россия, закрепится ли здесь Англия, или же останется республика – это всегда будет нашей единственной целью. Если же в эту страну придут большевики, для латышей это будет еще хуже, чем для нас: ведь тогда с этой республикой будет покончено – конечно, и с нами тоже, но мы и при господстве латышей погибнем. Поэтому мы по отношению к латышской республике равнодушны, если только она нас не притесняет: это не нам нужна латышская республика, а латышская республика нуждается в нас».

В таких стычках прошло несколько часов. Все было ровно наоборот по сравнению с тем, как бывает, когда хотят предотвратить конфликт. Партиям следовало бы унять свое недовольство.

Если же им мешать его проявлять, раздражение в них все же сохраняется, и оно дает о себе знать, причем, как правило, не вовремя. Так что я предоставил противникам изливать свой гнев, а когда и сами они, и слушатели уже от этого устали, я сделал предложение на некоторое время отложить вопрос о признании или непризнании принципов конституции и обсудить чисто математическую сторону проблемы. Это и происходило в течение следующих двух заседаний.