Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

«Безземельным» называли человека без надела. Безземельные латыши хотели земли, а имевшие надел хотели бы его увеличить. Я не могу рассказать об этом земельном голоде больше, чем то, что он имел место. Националистическая латышская агитация легко взяла это на вооружение, хотя удовлетворение же этой потребности явилось бы предпосылкой совместной немецко-латышской работы на благо нового государства.

Так как мой политический курс имел в виду создание пути к такой совместной работе (ведь, по моему разумению, это был единственный вариант добиться поставленных мною целей), все то время, которое я мог выкроить после улаживания всех склок, я должен был заниматься этими вопросами, пытаясь их разрешить.

В земельном вопросе социалисты стояли на самой радикальной позиции – попросту они требовали ее изъятия. Я пригласил нескольких их лидеров к себе и обсудил с ними весь комплекс вопросов. Я хотел заинтересовать их вариантом законного урегулирования, который предусматривал бы установление минимальной величины при прогрессивно возрастающем объеме изымаемых земель в обмен на компенсацию, которая могла бы быть использована только для оплаты долгов и проведения работ по мелиорации, а также на технические средства. Один из них сослался на Маркса, который требовал экспроприации экспроприаторов, причем отступать от этого будто бы нельзя. Я стал спорить, ведь теперь речь идет не о литературе, а о политике[129], и добился, что большинство собеседников согласились с моими планами. Но как только началась законодательная работа, к этому делу хотели вернуться. Так как все проходило достаточно благоприятно, я вслед за этим хотел подготовить с ними и привлечение к участию в национальном совете и правительстве и немецкой части населения страны. Но это тем не менее не привело к какому-либо результату, ведь усомнились даже в самом желании балтийских немцев приступить к совместной работе.

Поэтому я подготовил собрание Народного комитета балтийских немцев, чтобы разъяснить ему мою позицию относительно необходимости их содействия. Это произошло на заседании, которое было весьма интересным, но прошло неудачно. Как раз, когда я говорил, поднялся пожилой горожанин Риги и сказал: «Вы – человек молодой, с современными принципами и замыслами, а потому то, чего вы здесь от нас требуете, вполне может показаться вам верным и возможным. Я вас в этом не упрекаю, ведь вы хотите балтийским немцам добра. Однако мы – люди старые, мы поседели, имея иной образ мыслей, эти взгляды – наша жизнь. Как вы можете теперь требовать от нас, чтобы мы отказались от принципов, которые унаследовали от наших отцов и праотцов, чтобы сделать то, что хотят эти, латыши?» Старому господину шумно аплодировали, что явно выражало скорее уважение и симпатию, нежели согласие. Я ответил ему, что даже самый прекрасный принцип в политической кухне никогда не будет чем-то большим, чем всего лишь инструментом, средством, а вот мастером, то есть целью, он становиться не должен. Я смог убедить комитет в важности переговоров с лидерами латышей, которые я тут же стал готовить. 27 ноября, впервые в истории Прибалтики, латышские и немецкие политики сели за один стол, чтобы обсудить общие вопросы[130].