Прибытие поезда (СИ)

- Вся надежда на собак, - сказал тот, что в шляпе. - Я и рук своих не вижу. У тебя собаки хоть отличат овцу от камня?

- Днём-то оно прояснится, - крикнул ему Кэтэлин, стараясь заглушить блеянье и топот. - Разберёмся каким-никаким образом.

- Чёрт, - Шляпа скинул с плеча мешок и короткое ружьё. Смуглый, усатый, он был, видно, трансильванец. - За неделю здесь всё выжрут... Потянуло же нас разом в тёпленькое.

Тогда им предстояло делить пастбища до первых заморозков, почти три недели.

Старый цыган, пропахший табаком, снял с костра фазанью тушку и сунул под нос отцу Василию.

- Один, - сказал цыган. По-румынски в таборе никто не говорил, по-болгарски тоже. Объясняться с Кэтэлином и монахами отправили местного полиглота. И, судя по всему, кроме цифр полиглот ничего не знал. Где он выучил цифры и почему только их, осталось тайной. Что означало это "один"? Вероятно, что фазана придётся разделить на всех, больше не дадут.

Кэтэлин сидел, глядя, как пляшут у костра цыганские девочки лет пяти. Цветные пятна, переливающиеся в сумерках. Потом детей отвели к двум шатрам, и старый переводчик сказал: "два", а после, похлопав Кэтэлина по спине (до плеча не доставал), поманил его за собой. Показал стреноженных коней и потёр пальцами, объясняя что-то по-цыгански. Понял, видать, что путники хотят купить лошадь. Кэтэлин развязал мешок с золотом, зачерпнул немного пустой гильзой и высыпал в ладонь старику. Похлопал по рукоятке револьвера и как можно чётче проговорил:

- Достаточно.

- Один? - спросил старик.

- Два.

Старик возмущённо уставился на собственную руку с золотом в ней.

- Достаточно, - угрожающе повторил Кэтэлин и поправил кобуру. Цыган заохал, стал ругаться на своём наречии, но вывел двух тощих кобыл.

- Вот так, воронья твоя душа, - сказал Кэтэлин и ушёл привязывать лошадей. Через полчаса из шатра, зевая, вышла большеглазая и застала Кэтэлина, как ей сперва показалось, заколачивающего что-то в землю. А подойдя, увидела, что перед гайдуком стоит на коленях молодой цыган и не может пошевелиться, потому что в рот ему засунут ствол револьвера. Кэтэлин размеренно бил цыгана по лицу, и занимался этим уже, по-видимому, долго.

- Будешь на золото моё зариться? - приговаривал гайдук. - Будешь? Не будешь...

- Кэтэлин...

- На золото моё позарился, - спокойно сообщил Кэтэлин, продолжая бить. - Не мешай.

- Вы же его убьёте.

- Будешь? Не будешь...

- Кэтэлин! Остановитесь, ради Бога, я хотела поговорить.

Хрясь! Голова цыгана мотнулась и повисла, по лбу стекла тёмная струйка. Большеглазая вскрикнула и закрыла рот обеими руками.

- Очухается, - Кэтэлин сел на мешок рядом с обмякшим вором, положил на колени револьвер. - Чего молчишь? Ещё чего-то я не знаю?

Она присела, поглядывая на цыгана.

- Когда мы в прошлый раз говорили? Позавчера? Как будто год прошёл.

- Соскучилась?

- Женись на мне, Кэтэлин.

Гайдук закашлялся и сплюнул на спину оглушённому.

- Я в монастырь не вернусь, - сказала большеглазая таким голосом, словно с прошлых слов не вдохнула. - Я замуж за тебя хочу. Оставь меня при себе, Кэтэлин.

Он смотрел на неё, прищурив один глаз.

- Девка, - открыл рот, наконец. - Девка, ты в святые-то не лезь. Ты мне помогла в тот раз, после дождя. Что ты мне рассказала, - мулцумеск, окь булбукато. Большего не надо, успокойся.

Далеко за полями, где солнце село, оставался на небе голубой окоём. Над ним синева густела, переходя в ночь.

Цыган зашевелился, и Кэтэлин пнул его в висок; большеглазая вздрогнула.

- Я решила уже тогда. Боялась сказать, но я уже знала, что останусь с тобой. Поэтому и рассказала, Кэтэлин. Я не вернусь, - она судорожно перевела дыхание. - Господи, Кэтэлин, я не пойду в монастырь.

- Кто ж ты такая? Или думаешь, я не вижу, что ты не из простых?

- Я не из простых... Я любила, Кэтэлин. Я просто любила. Знаешь, сколько мне лет?

- Меньше, чем мне.

- Шестнадцать. Я просто любила, и просто хотела уйти с ним. Совсем простая история. Знаешь, как обращаются с девочками старые монахини? С теми, кого отдали для искупления... Я стану хорошей женой, Кэтэлин, забери меня с собой, - (гайдук смотрел на неё, как сквозь туман). - Ты же не веришь, что они дойдут. Или Стрелок убьёт их всех, или что-то другое...

- Девка, - выговорил Кэтэлин, тяжко жуя слова, - что это за человек тебе так жизнь сломал. Турок он был, что ли.

- Если бы турок... - ("ну и глаза, раздери меня бес, откуда такие родятся") - Я бы тогда жила в турецкой семье, женой бы ему стала... Я хочу жить, Кэтэлин. Какая разница, где я погибну, в России ли, в Болгарии. Какая, право, разница... Заберите меня, - она не замечала, что вновь говорила "вы". - Я напугана, но не смотрите так, я в своём уме.

Гайдук провёл пальцем по золотистой раме револьвера и сунул его в кобуру, под жилет. Был мастер-кожевник, говорят, из самого Бухареста, и умел он делать такие кобуры, что не видны под одеждой, потому как подтягиваются к плечу. Эта держалась с десяток лет и не рвалась. И револьвер в ней лежал устойчиво, безопасно, давно уже оставив на кожаном чехле пять жирных кругов от замазанных салом камор.