Прибытие поезда (СИ)

- Ах, девка... Окь булбукато. Этот, из-за которого ты, - Кэтэлин отодвинул неподвижного цыгана и вытянул ноги. - Он, наверное, был слепой, но очень хороший парень.

- Мне хорошо с вами. Вы любите жизнь, и вы, без сомнения, очень смешной, но свободный. А таким, как я, не место в монастыре. Пришлось это понять.

- Ночью пройдём, сколько сможем, - сказал Кэтэлин, уже не слушая её. - А поутру, как будет видно дорогу, садись на коня, и скачи в ближнее село. И найди там такого мужа, какой тебе понадобится. Только лицо прячь.

- Боже, - она потянулась тонкими руками к волосам, запустила в них пальцы. - Вы не любите больших глаз.

- Тьфу ты. А я тебя обидеть не хотел, думал, у вас там зеркала в монастыре-то нету...

- C'est fou, - печально сказала она. - Просто с ума сойти.

26.

После полуночи цыган очухался и позвал подмогу. Шатры беженцев окружили и начали забрасывать камнями. Остановились, когда первый шатёр упал. Ни детей, ни гайдука со священником там уже не было.

Они ехали быстрой плавной рысью по стынущей степи, молчаливые, подсвеченные вышедшей в просвет облаков луной. Сосредоточенно глядя в загривок своего коня, гайдук задумался так глубоко, что его можно было принять за мёртвого или спящего с открытыми глазами. Следом за ним едет отец Василий, старый солдат, старый поп, он уснул, и видит во сне общую заутреню в уцелевшем монастыре, а сквозь неё - давний день своей юности, который он всё никак не может искупить.

Клемент, Иван, Артемий, Кирилл, Евдокия, Злата, Мария, Мария и Мария сидят в повозке под остатками полога, никто не держит вожжи, но лошадь идёт, потому что идут две другие перед ней. Так, побегом из табора и ночным марш-броском они обманули Сволочь и теперь шли на северо-восток; вдоль берега Сирета добрались до моста и к восходу уже двигались по молдавскому тракту.

Перед границей выстраивается очередь машин в два ряда. (Это было уже после всего, когда я распрощался с ребятами-копателями). Если на границе кто-нибудь поторопится, что вряд ли, то к ночи есть шанс попасть в Кишинёв. Маленький такой шанс. Путь монастырского обоза пройден от и до, разве что не верхом.

Что за вечер в степи молдаванской, как ляля траляля труляля. Хорошо мне пурум пурурум пум. Пыпыпы никого не любя. Если собрать вместе истории про Кэтэлина Пую, выйдет страшный и глупый образ. Дремучая и неутомимая мясорубка на коне. На пару с конём они жрали маленьких детей и буржуев. Нечто среднее между Клинтом Иствудом и ведьмаком из молодого Сапковского. После резни в Трей Плопь о нём даже в газете вскользь упомянули.

- Не в этот раз, - говорю пластмассовой рептилии на лобовом стекле. Разворачиваюсь, пока за мной не заняли.

Беда в том, что в Румынии совершенно не знают Кирилла Янко, мой основной источник. Его записки никогда там не изучались, ибо ценны исключительно как хроника Первой Мировой. А в Первую Мировую Янко возле Румынии и близко не пробегал. Поэтому никто меня не исправил, никто не остановил, пока я носился по полям с мыслями о шпионской миссии и т.п.

27.

- Ну, гостиница не гостиница, - говорит помятый человечек в шинели до полу. - Спальных мест имеем два, а коней сменить мигом устроим.

- А что это, если не гостиница?

- Почта, - человечек оглаживал вытертые до блеска бока шинели. - А, это... - он с виноватым видом кивнул за спину Кэтэлину, - что за люди у вас там? Цыгане?

- Какие это цыгане, - удивился гайдук, сторонясь и подталкивая к дверям отца Василия. - Это ж болгарские монахи. Видно же, омуле, невооружённым глазом.

- Несчастные они какие-то. У вас, думается, и денег нет.

- Так мы и писем писать не будем. Дай отдохнуть, напои нам коней, да, может, найдётся немного мамалыги для беженцев...

- А, ну, это, - смутился человечек, - имеем необходимость признать, что это услуга платная.

- Бедная Румыния, - сказал Кэтэлин. - Хорошо, заплатим.

Смотритель наблюдал, как они входят в сени: гайдук, пригибающийся под низком потолком, отец Василий, придерживающий атласную повязку на боку, и толпа детей, пятнистых от синяков и грязи. Кэтэлин вытряхнул на стол монеты, добытые ранее у купца.

- Вина. И пожрать всем. Людей тут, я погляжу, немного живёт?

- Одни мы остались, - сказал человечек, имея в виду, кажется, себя.

- Не на станции. Село, говорю, маленькое.

- А, ну, четыре дома и огород, - он разлил вино по кружкам. - Сперва дед наш тут жил, со своей женою и сыновьями. Потом меньшой сын - дядька наш - женился и построил дом рядом, а дед уже на почте не служил, ноги у него отнялись. Потом старшой женился, наш отец, и построил дом рядом, и служил на почте, а теперь никого нет, одни мы на почте служим, а в Трей Плопь остались бабы и племянники наши малолетние.

- Как ты село назвал?!

- Трей Плопь.

- Врёшь! Вчера утром проезжали Трей Плопь за Албештами!

- За Албештами... - смотритель растёр по рукаву каплю вина. - Нет, Албешты не знаем, извиняемся. Знаем Трей Плопь у Ослиного Колодца, это отсюда часиков пять...

- Это, значит, другие Трей Плопь?

- Не имеем представления, сколько ещё есть на земле Трей Плопь.

- А граница с мускалями далеко?