Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Для Ломоносова политическое бытие является одной из форм существования «натуры» – находящейся в непрестанном движении, «труде». <…> Мир, находящийся в непрестанном движении, которое порождено контактом с небесами, Ломоносов описывает как «мир в состоянии чуда» <…> «Чудеса» в ломоносовской поэзии не нарушают законов натуры, а, напротив, являются их исполнением. Бытие натуры, воплощенное в движении вод, таким образом, определено контактом с небесами. Этот же контакт регулирует и политическое бытие в одах Ломоносова. <…> Исходное хаотическое состояние государства Ломоносов описывает как «бурю на море», оно близко по значению исходному космическому хаосу. Это мир до сотворения и государство до начала своего политического бытия: здесь волны стремятся разрушить небеса, горы сравниваются с землей, дым застилает солнце – контакт с небесами оказывается нарушен. Это для Ломоносова – «разрушение чина натуры», чудо же состоит в соблюдении этого чина («творит натура чудеса») и противостоит хаосу. <…> Чтобы преодолеть такой хаос, необходимо восстановить контакт с небесами. Но это оказывается контакт с гневающимся Богом (Бог в гневе заливает землю водами, но не «отвращает лица»). Такое состояние государства у Ломоносова последовательно связывается с властью Петра I. <…> На смену буре – царствованию Петра – приходит новое состояние вод: спокойные воды. В рамках аналогии «Петр – Ной» это может быть описано как прекращение потопа (и тогда имя Елизаветы будет осмысляться как знак завета – радуга). Такое государство – рай на земле, устойчивый его признак – преклоненные небеса («к нам щедро небо преклонилось»), что знаменует контакт с уже не гневающимся Богом (Погосян 1997, 101 слл.).

В средоточии оды и ее поэтической образности оказывается, таким образом, чрезвычайное положение как единичное событие и модус политического существования, лежащий в основании суверенного порядка. На протяжении четверти века и трех царствований Ломоносов прославлял государственные перевороты, представавшие в его стихах не случайными эпизодами дворцовой политики, а архетипическими манифестациями политического. В аллегорическом языке чрезвычайного положения как «чуда» катастрофы и реставрации разворачивалась описанная Шмиттом соотнесенность земного суверенитета и божественной власти:

Все точные понятия современного учения о государстве представляют собой секуляризированные теологические понятия. Не только по своему историческому развитию, ибо они были перенесены из теологии на учение о государстве, причем, например, всемогущий Бог становился всевластным законодателем, но и их систематической структуре <…> Чрезвычайное положение имеет для юриспруденции значение, аналогичное значению чуда для теологии (Шмитт 2000, 57).