Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Приводя здесь строфу из собственной «Оды на прибытие… Елисаветы Петровны из Москвы в Санктпетербург 1742 года по коронации», Ломоносов обнаруживает стоящее за одическим стилем переплетение риторической техники и политической семантики. Самим актом риторико-поэтического изображения победы русского флота переносятся в сферу воображения читателей. Эфемерное политическое событие перерабатывается в аллегорическую сцену власти: военный триумф оборачивается символическим основанием прославляемого суверенного порядка. Возобновляя образ «флота российского», служившего с петровских времен эмблемой вновь обретенного имперского могущества, строфа Ломоносова и риторический комментарий к ней делают поэтический троп формой политического знания.

Их соотнесенность была предметом напряженной рефлексии в европейской политической и риторической теории. Дж. Локк, чьи политические, эпистемологические и педагогические работы интенсивно читались и переводились в России первой половины XVIII в., так спорил с идеей абсолютной монархии в «Первом трактате о правлении»:

Главный тезис сэра Р. Ф. гласит, что «люди от природы не свободны». Это – основа, на которой покоится его абсолютная монархия и с которой она сама поднимает себя на такую высоту, что ее власть становится выше любой другой власти, caput inter nubila [голова в облаках]; столь возвышается она над всеми земными и человеческими явлениями, что даже мысль едва может с ней сравняться, что обеты и клятвы, которые связывают бесконечное божество, не могут ограничить ее. Но если это основание разрушить, с ним вместе обрушится и вся его постройка, и тогда системы правления придется снова оставить в покое, и они должны создаваться по-старому, по замыслу и согласию людей <…> использующих разум для того, чтобы объединиться в общество (Локк 1988, 142–143).

Отсылая к Гоббсу и его гиганту Левиафану, Локк применяет к самодержавию гиперболическое описание Молвы в «Энеиде». Ломоносов приводит начало этого описания в «Риторике», иллюстрируя им прием «умножения», при помощи которого «составлены быть могут вымыслы, когда части свыше натурального умножатся»:

Уж слава по градам быстро течет ливийским;
Во всей подсолнечной сего зла злее нет.
Проворна и бодра, растет в пути своем,
Хоть сперва и мала и ходит боязливо,
Но вскоре до небес главу свою возносит.

(Ломоносов, VII, 230)

Критика Локка обращена как раз против риторического умножения свыше натурального, в котором он видит общий принцип поэтической гиперболы и политического абсолютизма. Оба они взывают не к полномочному разуму публики, но к ослепляющему ее воображению, оснащенному тропологическим инструментарием классической поэзии. Этой критике отвечает и сама Вергилиева Молва, «алчна до кривды и лжи, но подчас вестница правды» (Вергилий 1979, 204), – аллегория политически мощного, но подверженного обману общественного мнения. В этом риторическом анализе абсолютизма мы узнаем поэтику ломоносовской оды, в которой гиганты и космологические аллегории складываются в образный язык чрезвычайного суверенитета.

II