Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Гальбе, бесталанному обладателю «крови царской», противополагаются Цезарь и Август, двое победоносных узурпаторов (или, в категориях Шмитта, диктаторов). Их вооруженное торжество увязывается при помощи аллегорической герменевтики с политической добродетелью, именуемой «внутрное достоинство» или «дух некий». «Дух – так гласит вердикт столетия – являет себя во властной силе; дух – это способность осуществления диктатуры» (Беньямин 2002, 90). Хотя эта внутренняя сила узурпатора как будто противопоставлена бессильной внешней атрибутике власти, она тем не менее сама осуществляется в «славе», подчиняющей державы успешнее оружия: «В царском величестве несть более сил, яко во мнении, еже от удивления и боязни происходит». Этот политический анализ диктатуры возвращает Сааведру к апологии как будто отвергнутой им церемониальной репрезентативности:

Ко сему мзда и украшение риз удивление творят у прочиих и величие соделовают: общий убо народ сыми внешними прелщается, и с[е]рдце ч[е]л[о]веческое очеса равне, яко сразумение ко совету прилагают <…> Высокия же и иждивеныя полаты, бл[а]голепным украшением соделанныя: бл[а]городие и слава родства: кустодии родов, их же верность известнейшая есть: светлость и велелепие дому, и инная хваления общая, мнение родят державы княжеской, и величество прилагают (л. 89–89 об).

Итак, медиальная механика славы укореняет власть в «удивлении» народа и репрезентативных видимостях, действующих на «сердце человеческое» помимо «сразумения». Эта логика осуществлялась в оде, разворачивалась и рефлектировалась в ее словесных массивах и аллегорических каскадах. Как и у других панегиристов, у Ломоносова верноподданнический «восторг» не существовал отдельно от политико-риторического анализа существующего режима власти. Вслед за Макиавелли и Сааведрой, в средоточие своей политической вселенной он ставит не мифологию династической преемственности (впрочем, часто повторявшуюся им), а государственный переворот как захват власти и политический спектакль. Вот как восшествие Елизаветы описывается в юбилейной оде 1746 г.:

Что вы, о позные потомки,
Помыслите о наших днях?
Дела Петровой Дщери громки
Представив в мысленных очах
И видя зрак изображенный,
Среди Героев вознесенный,
Что молвите между собой?
Не всяк ли скажет быть чудесно,
Увидев мужество совмесно
С толикой купно красотой?

Велико дело есть и знатно

Сердца народов привлещи,
И странно всем и непонятно
Пол света взять в одной нощи!
Но кое сердце толь жестоко,
Которо б Сей Богини око
Не сильно было умягчить?
И кая может власть земная,
На Дщерь и дух Петров взирая,
Себя противу ополчить?

(Ломоносов, VIII, 143–144)