Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Как мы уже видели, к середине 1740‐х гг. слава Вольтера достигла и России. Екатерина в 1746 г. просила мать «присылкою его сочиненных книг поспешить» (Писаренко 2009, 90). По собственным воспоминаниям, в ту пору она «целый год <…> читала одни романы; но, когда они стали мне надоедать <…> мне попались под руку произведения Вольтера; после этого чтения я искала книг с большим разбором» (Екатерина 1990, 66). Сумароков, по свидетельству Тредиаковского желавший считаться «первенствующим нашим Волтером» (Пекарский 1870–1873, II, 256), также претендовал на роль поэта для «честных людей» (Письма 1980, 164).

Навыки культурного потребления, утверждавшиеся при русском дворе вместе с модой на сочинения Вольтера и Сумарокова, отвечали «нуждам придворно-светской жизни и потребности в социальном обособлении» (Элиас 2002, 132). «Эпистола II» следовала «Храму вкуса», в котором Вольтер обращался к благородному юношеству и представлял образованность и литературные занятия свойствами придворной цивилизации:

Il me reste à dire un mot sur notre jeune noblesse, qui emploie l’heureux loisir de la paix à cultiver les lettres et les arts; bien différents en cela des augustes visigoths, leurs ancêtres, qui ne savaient pas signer leurs noms. <…> Il faut seulement que les graves critiques, aux yeux desquels il n’y a d’amusement honorable dans le monde que le lansquenet et le biribi, sachent que les courtisans de Louis XIV, au retour de la conquête de Hollande, en 1672, dansèrent à Paris sur le théâtre de Lulli <…> A plus forte raison doit-on, je crois, pardonner à la jeunesse d’avoir de l’esprit dans un âge où l’on ne connaissait que la débauche. Omne tulit punctum qui miscuit utile dulci.

[Мне остается сказать кое-что о нашем благородном юношестве, употребляющем досуг по случаю мира на занятия словесностью и искусствами. Оно отличается в этом от державных вестготов, своих предков, не умевших подписать своего имени <…> Суровым критикам, на чей взгляд в мире нет достойного увеселения, кроме ландскнехта или бириби, следует знать, что придворные Людовика XIV, вернувшись после завоевания Голландии в 1672 г., танцевали в Париже на театре Люлли. <…> Тем более должно, кажется мне, простить юношеству обладание рассудком в возрасте, когда обычно знакомы только с развратом. Omne tulit punctum qui miscuit utile dulci.] (Voltaire 9, 209–210)

В последней строке Вольтер в очередной раз возвращается к стиху Горация: «Тот пиит удостояется токмо от всех обще похвалы, который соединяет полезное с приятным, услаждая читателя и совокупно преподая ему наставление» (Тредиаковский 2009, 63). Гораций обращался к римским аристократам, и Вольтер применяет его формулу к культурному существованию двора, совмещающего высокую политику с образованностью и театральными увеселениями.

Эта придворная программа стоит за сумароковской характеристикой комедии. Буало отводил место комедии в сфере обитания высших сословий, советуя комедиографам: «Смотрите нрав двора и быт градских жильцов», – и желал, чтобы Мольер

<…> да угодит он больше простакам [peuple],
Кривляний не давал так часто игрокам.

(Тредиаковский 2009, 44)