Приговорен к расстрелу

Пролежав, как мне показалось, бесконечно долгое время в траве, осторожно огляделся вокруг, просматривая каждый кустик. Оставалось примерно еще около получаса до того момента, как начнет темнеть и включатся прожектора. Ощупал мое снаряжение. Все было в порядке: ласты в сумке, герметично упакованные документы, нож, игла, компас, даже плитка шоколада для подпитки, которую прихватил в последнюю минуту.

Я начал продвигаться ближе к берегу, медленно переползая по высокой траве. Услышал голоса впереди себя. Пограничный наряд? Или просто жители пришли за травой?

У меня не оставалось времени выяснять Надо было предполагать худшее. Нельзя было двигаться ни вперед, ни назад. В любой момент вспыхнут прожектора. В общежитии мой сосед мог уже заметить мое исчезновение и сообщить в КГБ.

Я сделал единственно возможную в моем положении вещь. Надел снаряжение и сполз в пахнущую тиной воду оросительного канала. Вода была солоноватой — канал соединялся с морем.

Следующая задача — миновать предполагаемый наряд пограничников без малейшего всплеска или шума. Я нырнул и тихо поплыл, гребя руками брассом, ногами в свободном стиле. Проплыл таким способом метров сто, едва показываясь из воды, затем осторожно высунул голову наружу. Огоньки сигарет и голоса были позади. Я продолжал плыть и нырять. Берег начал растворяться в наступающих сумерках.

Через несколько сотен метров я перевернулся и поплыл на спине. Первые бледные огоньки стали появляться в городе. Семьи собирались на ужин, шла обычная, мирная беседа, мужчины пропускали стаканчик красного вина, женщины подавали острые грузинские блюда, которые я успел полюбить.

Я почувствовал огонь другого вина в крови. Оно обострило чувства и влило тонус в мышцы. Море ритмически покачивало тело, когда я продвигался вперед. Сердце вызванивало единственное слово: «Турция… Турция… Турция…»

Радость, столь внезапная и столь непривычная за последнее время охватила меня. Я сделал это! Я сбежал! Ладони врезались в воду, тело, движимое ластами, скользило сквозь воду почти без усилий.

Я мысленно видел майора Эмниешвили, распекаемого начальниками, уже без его высокомерной усмешки. Ха-ха! Вы думали, я буду ждать, пока вы меня возьмете? Я видел гэбэшников, яростно перерывающих оставленные мною вещи. Счастливо!

Включился первый прожектор. Он хлестнул море подобно щупальцу гигантского осьминога. Я глубоко нырнул, чувствуя, как растет давление в ушах. Все мои тренировки, испытания на пляже будто бы испарились. Теперь я остался с опасностью наедине, без всякой подстраховки.

Вынырнул на поверхность, задыхаясь. Если так реагировать на каждый прожектор, далеко не уйти. Напомнил себе: просто лежать чуть-чуть под поверхностью воды, распластавшись, как медуза, чтобы сберечь силы и не быть обнаруженным.

Почти тотчас же луч прожектора опять прошел надо мной. Я нырнул, на этот раз не столь глубоко. «Медуза, — повторял себе, — медуза». В промежутках между ныряниями быстро плыл, чередуя свободный стиль и движение на спине.

Радость, которую я испытывал поначалу, испарилась.

Впереди и позади прожектора полосовали море. Время от времени луч неожиданно двигался ко мне, заставляя держаться в тревожном ожидании.

На платформах прожекторов стояли молодые солдаты с неутоленным инстинктом охотников и рыбаков. Гордые, они выловили бы меня, извивающегося, как пойманная рыба, и доставили на заставу. Там меня демонстрировали бы как военный трофей, а молодых солдат наградили, дали медали за мужество в поимке опасного беглеца, скорее всего, шпиона.

Вода стала холоднее. Скоро над горами взойдет луна, дав мне еще один ориентир. Я двигался как мог параллельно берегу, наверно, километрах в четырех — пяти от него. К тому моменту, когда лучи прожекторов достигали меня, они становились бледными и бессильными. Теперь я нырял почти механически, всплывая, как только они проходили, иногда даже секундой ранее. Плыл, в основном, на спине. Это было чуть медленнее, но надежнее для длительного плавания. Во-первых, так лучше видны прожектора и берег. Во-вторых, я знал, что при плавании свободным стилем более сильная правая рука постепенно заворачивает меня влево, заставляя плыть по кривой. Это удлиняет путь.

После того как несколько первых прожекторов осталось позади, в сознании начали всплывать воспоминания о прошлом. Вот мой дед Василий сидит на кровати, с расстегнутой рубахой, обнажающей грудь, которая некогда выглядела, как бочка, а теперь, изможденная возрастом и болезнью, напоминает ощипанную курицу. Его потрепанная Библия лежит на грубо сколоченной тумбочке рядом с кроватью. Он каким-то волшебным способом превращал атеистические передачи по радио в религиозные. «Вот видите, — восклицал он ликующе, — теперь они говорят о Боге даже по государственному радио!».