Приговорённые к счастью

В ответ Руман опять хамовато ухмыльнулся, со всей возможной наглостью выказывая недоверие. Неожиданно он выхватил из-под сена оружие, вскинул его и звучно клацнул затвором. Ружьё было из воронёной стали и какое-то несуразное: короткое и тонкое, как палка, с нелепой длинной рукояткой у основания ствола.

Бальтазара вмиг прошиб холодный пот. Фома то ли всхлипнул, то ли охнул. Время застыло. Минула ужасная секунда, прежде чем Бальтазар понял (разглядеть даже не успел), что ружьё ненастоящее. Выполнено оно было качественной рисовкой, как, впрочем, и всё вокруг. В довесок художник намеренно постарался замаскировать его нематериальность.

– Бах, бах, – дёрнул Руман кончиком ствола, понарошку стрельнув сначала в Бальтазара, потом в Фому. Посмеиваясь, он с презрением их оглядел: – Что, су́чки, страшно?

– Опусти ствол, клоун, – бросил ему Бальтазар.

Руман озлился и, всё так же держа их на мушке, произнёс несколько шипяще-свистящих сердитых слов, оставшихся без перевода, в которых чуткое на языки ухо Бальтазара уловило схожесть с родным языком Димы. Из всей словесной атаки он выхватил одно знакомое.

– Сам ты курва, – оборвал Бальтазар поток ругательств. И, припомнив их с Димой взаимные уроки обсценной лексики, добавил ещё чего покрепче.

Он был встревожен, так как не понимал Румана. До этой встречи он думал, что неплохо разобрался в его характере. Но тот вёл себя как-то не так, не соответственно ожиданиям: не принижал себя подобострастной лестью перед тем, кого посчитал бы вышестоящим, не прикидывался милым, точнее, недалёким простачком, не отнекивался, привирая любую дичь с наивной улыбкой. Даже если бы Руман принялся выказывать умопомешательство, немедленно заревел, размазывая по лицу слёзы и сопли, или жалобно стал заламывать руки и кататься у них в ногах, Бальтазар так не удивился бы.

– Ах ты падла москальская! – расхохотался Руман. – Ладно, не ссы, легавый, шмайссер не стре́льнет.

Он сплюнул и, пояснив: «Бутафория», сунул ружьё обратно в стог и развалился на сене.

– Ты же вроде поп, – сказал он язвительно, отряхивая с плеч травяной сор, – а материшься, как пьяный сапожник. – Его колкие взгляды, полные ехидного любопытства, прыгали по лицу Бальтазара. – Плохой поп, испорченный.

Бальтазара неприятно удивила такая осведомлённость, но он не подал виду. Только сильнее насторожился.

– Слушай, поп, отпусти мне грехи мои тяжкие, – развеселился Руман. – Ибо сегодня кому-то гореть в аду.

– Я вне сана, – мрачно отказался Бальтазар.

– Жаль, я бы тебе оплатил эту, как его… индульгенцию, – произнёс Руман напоказ расстроенным голосом и захохотал. – Но чтобы обязательно с матерщиной исповедал, для крепости заклинаний! Эх ты, поповское отродье!

Рядом с ними появился один из селян. Судя по представительному виду – местный главарь. Другие кучковались поодаль, разглядывали их и перешёптывались. У двоих из них в руках были вилы, ещё один держал в плотных рукавицах пухлый моток проволоки. Бальтазар сразу увидел, что вещи эти настоящие, из материи. Для чего они предназначались, тоже было ясно.

– Кто много и глупо смеётся, тот потом поплачет, – назидательно сказал главарь беспечно улыбавшемуся Руману, глядя на него с презрением.

– Посмотрим, кто поплачет, посмотрим… – процедил Руман сквозь зубы и тут же получил плевок в лицо. Он молча утёрся, нехорошо и спокойно глядя в ответ.

Бальтазар обратился к подошедшему:

– Любезный, вы распорядитель, э-э… – он замялся, подыскивая какое-нибудь нестрашное слово, – …церемоний? Вас должны были уведомить…

Брови предводителя взметнулись.

– Какие ещё церемонии? – грозно перебил он, гневно раздувая ноздри. – Мы с ним церемониться не собираемся!

– Наверное, переводчик что-то напутал, – мягко остановил его Бальтазар. – Вы тут распоряжаетесь? Разве вам не…

– Ничем и никем я тут не распоряжаюсь! Даже этим, – не слушая, главарь ткнул пальцем в сторону Румана, который с показной развязностью, вовсю орудуя челюстями, жевал новый стебелёк.

Главарь повернулся к Руману и посмотрел на него, но будто бы сквозь него, как если бы разговаривал с пустым местом.

– Сам, по своей воле примчался. Знает, что прогулов мы не потерпим. Только он сегодня что-то распоясался. Где же вопли и сопли? Или опять чего сожрал?

Руман со злостью выплюнул травинку, буравя подвинувшуюся к ним толпу мрачным взглядом. Напряжение вокруг росло. Но Бальтазар решил пока не вмешиваться: пусть главарь выскажется, изольёт свой гнев и успокоится. Лишь бы не прибил пилота.

– Но всё это будет, уверяю вас, будет, – продолжил нагнетать предводитель. – Воздастся! Что, мразь, боишься на неё смотреть? Боишься? Не ожидал увидеть? – он показал на девушку, стоявшую поодаль. – Не ожидал! Мы всё про тебя знаем! – закричал предводитель, нависнув над Руманом.

А тот без единой капли страха, совершенно спокойным манером разглядывал девушку. Напротив, страх, вернее ужас, был в её ответном взгляде, как у загнанной в угол побитой собаки.