Приёмыши революции (СИ)

Вот потому о японском варварстве и мягкотелости дальневосточного правительства Дмитрию Константиновичу интереснее было говорить с Андреем Ефимовичем, которого он, несознательно, разумеется, назначил ответственным за скотскую натуру японцев. Ольга пыталась вставлять своё мнение, что прежде чем ужасаться японцам - стоит больше узнать об их национальном характере, их культуре, что их жестокость - особенность их восприятия мира, да, они безжалостны к врагу, но так же можно сказать, что они безжалостны и к себе, но дядя не был склонен выслушивать какие-либо комментарии от неё - в отличие от неё, он хотя бы в Японии был. И учитывая обстоятельства, впечатления оставил не лучшие. Ольга несколько раз ехидно напоминала, что отнюдь не большевики привадили на Дальнем Востоке и японцев, и американцев, а как раз «патриоты родины» белогвардейцы, а большевикам теперь думать, как выгнать и тех, и других, и третьих, и если намерен спрашивать с большевиков, чего ж это они не слишком резво отечественные интересы отстаивают, так пусть потом не ворчит, когда таки отстоят. Дядя неизменно отвечал, что если б не большевики и разведённая ими вакханалия, то никакая мразь и сунуться б не посмела, оставалось только напомнить ему о позорно проигранной, помнится, японцам войне, и окончательно настроение испортить. Ольга, осознав, что превращается в его глазах, кроме защитницы большевизма, ещё и в защитницу японцев, махнула рукой, предоставив титанам сражаться с титанами - то есть, Андрею Ефимовичу, парадоксально куда лучше осведомлённому о делах на Дальнем Востоке, разъяснять дяде свой взгляд на вещи, но внутренне, конечно, не успокоилась. Продолжая переживать и терзаться, она ещё в марте 1920 года решилась на отчаянный шаг - написать письмо Ленину. Она, быть может, сделала бы это и раньше, но её останавливало то, что она не знает адреса, да и вообще стыдно и неловко само по себе напоминать о своём существовании. Однако девчонки-подружки из женского кружка сказали, что ничего в этом невозможного нет, они знают лично тех, кто писал, и всё всегда доходило, а Ленин не оставляет ни одной просьбы рабочего люда без внимания, так что если она в чём-то сомневается и не знает, как что сделать, то ей охотнейше помогут. Ольга поблагодарила, но написала и отправила письмо самостоятельно - не хотелось предоставлять на товарищеский суд сумбур и отчаянье своих мыслей. Она писала, что сердце её рвётся при одной мысли о происходящем на востоке страны, и если б она знала, что может что-то сделать для изменения этой ужасной ситуации - она немедленно сделала бы это, хоть бы даже это и стоило ей жизни. Верно, она не воин и тем более совершенно не политик, однако она знает, что широкое оглашение их истории и судебного заседания с их участием имело немалый эффект, в том числе вызвало заметное брожение в рядах белогвардейцев, по крайней мере, монархической их части. Наивно думать, конечно, что тех, для кого её имя имеет достаточно существенный вес, так уж много, однако сколько бы их ни было - это всё равно значительно. Ведь недаром, как она поняла по доносящимся сведеньям, белогвардейские и интервентские силы на востоке сделали всё, чтобы не пропустить на Дальний Восток ни одной газеты об этих событиях и пресечь любые просачивающиеся слухи. Значит, считают это достаточно важным. И если это так - она готова даже поехать и лично рассказывать о своей судьбе и выборе, сделанном ею и её родными, чтобы повлиять хотя бы на колеблющихся, привести их хотя бы к нейтралитету от противостояния. Конечно, на ней серьёзные обязанности по отношению к находящимся на её попечении людям, к любимой и важной для неё работе, но быть живой и наслаждаться благами жизни в то время, как там тысячи людей гибнут в ужасных муках, для неё всё больше невыносимо, и выхода для своего разрывающегося сердца она покуда не видит. Писала она без всякой надежды на ответ, больше для того, чтоб изложить терзающие её мысли и чувства, однако, к её удивлению, Ленин прислал ей ответ. Ещё более удивительным было, что к словам её он отнёсся серьёзно, заверяя, что помощь с её стороны и возможна, и вполне желанна, но говорить об этом совершенно неудобно письменно, и предложил ей летом приехать для подробного разговора в Москву, взяв в провожатые Андрея Ефимовича. Никогда ещё три месяца не были настолько долгим сроком.

Разумеется, истинной цели своей поездки домашним она не открыла, для предлога у неё очень удачно были Алексей и Настя, тем более что это и не было неправдой - она действительно намерена была с ними повидаться. Дядя, разумеется, рвался вместе с нею, но очень неудачно кстати подвернул ногу, опять решив обойтись в перемещениях по дому без посторонней помощи.

Так с огромным удивлением Ольга узнала, что её хороший знакомый безобидный востоковед уже полгода как занимается подготовкой диверсионных кадров для помощи Дальневосточной Республике, и её увлечение японским языком тут может оказаться более чем кстати.