Приёмыши революции (СИ)

Сгущающаяся темнота мягко касалась опухших от слёз век - словно ласковой ладонью… Так мама гладила перед сном… Сможет ли он уснуть? Когда-нибудь сможет, да… Сейчас - нет, хотя всё тело ослабело от слёз, но это тяжкое оцепенение, бессилие заполнило его всего, всю комнату вокруг него, и сну места не оставило. Вместо снов только, если немного ослабить самоконтроль, перед закрытыми глазами роятся картины прошлого - сегодня в несколько слов перечёркнутого. Мама… Сколько он привыкал жить без неё. Не ожидать, проснувшись, увидеть её возле своей постели, не звать её по пробуждении ещё ранее, чем откроются глаза. В жизни, может быть, она не более пары раз покидала его достаточно надолго. Самое долгое была эта весна, когда она уехала с отцом и Марией, а он остался в Тобольске, прикованный к одру своей болезни… Теперь привыкать, что не на время, а навсегда уже ему больше не увидеть её дремлющей в кресле у своей постели, на коленях книга или шитьё, морщинки тревог и забот собрались вокруг глаз и губ… Да, это верно, он никогда не мог бы сказать, что был обделён обществом родителей, что испытывал нехватку их опеки и ласки. Тем болезненнее он воспринимал даже недолгую разлуку. Их семья отличалась всегда необыкновенным трепетным, даже священным единством, что с изумлением отмечали те, кто имел возможность наблюдать их внутреннюю, неофициальную жизнь, грусть вызывала необходимость даже ненадолго расстаться - главным образом, когда его болезнь, как всегда, вносила коррективы в планы. Тогда мать и кто-нибудь из сестёр оставались с ним, но и отец, у которого сердце было не на месте всякий такой раз, сокращал программу своих поездок и мчался к ним. Иногда, в наиболее тягостные минуты, когда он был ещё слишком мал для своего слишком большого страха, ему хотелось броситься им на шею и попросить пробыть с ним неразлучно до самой его смерти, это не так-то и долго… Конечно, он не решился бы сказать так, причинить любимым родителям такую боль напоминанием, своим пониманием… А по правде, может быть, он сам тогда куда меньше верил в смерть, полагал, что она может и передумать… Случится что-то, не обязательно даже чудо, но… Привыкнуть к смерти вообще очень трудно…

Но он, он должен был умереть первым, а они остаться. Остаться частью этого большого прекрасного мира, единственной по-настоящему известной частью… Это ужасно, неправильно, когда родители хоронят детей, и он думал о том, найдёт ли слова, чтоб утешить их, прощаясь, чтоб убедить, что жизнь его была хорошей, счастливой - и не могла быть иной, с ними рядом… Он не был готов к такой боли разламывающегося на глазах мира. Мир живёт, он живёт. А папа больше не войдёт в его комнату, мамина рука больше не ляжет на лоб. Не месяц ещё, два или три - уже никогда. Всего несколько слов - сухих, страшных, меняющих жизнь навсегда…

На рассвете в комнату пришёл Ицхак. Это было само по себе удивительно, потому что добровольно он в такое время не поднимался. Алексей попытался изобразить некое слабое подобие приветствия - этой ночью он был раздавлен примерно как могильной плитой. Ему вспоминалась вдруг мама - так ярко, живо, в какой-нибудь момент их жизни, её строгий, скорбный профиль, седина в её волосах, забранных заколкой на затылке, цепочка нательного креста, проблёскивающая из-за ворота платья, как солнце из-за тучи, серёжки в её ушах, кольца на её пальцах, разглаживающих узор, чтобы увидеть, как много ещё работы осталось… Папа, сидящий в кресле на террасе, сладко щурящийся от долетающего ветерка, недопитая чашка перед ним, книга на французском лежит рядом… Такие дорогие, милые сердцу детали… Невозможно представить, что этого всего больше нет, совсем нет. Это непременно должно где-то быть в мире… Просто нельзя сорваться, побежать, найти, уткнуться заплаканным лицом в мамино платье…

Ицхак присел рядом, глядя в лицо пытливо, с беспокойством.

- Человек - не такое существо, чтоб выносить горе в одиночку.

- Но чем ты можешь мне помочь?

- Действенным, конечно, ничем. Но отчего-то ведь у людей принято скорбеть вместе и выражать соболезнования.

Алексей кивнул. Пожалуй, да. Необходимость всё же соблюдать тайну заставляет его прятать своё горе, но и быть сейчас одному невыносимо совершенно. Надо отвлекаться. Надо говорить… Если он запрётся в комнате и будет молчать, это будет нехорошо по отношению к ним, ведь объяснить им своё состояние он не может.

- Что с ними случилось? от чего они умерли?

- Они… болели, я не знаю, чем…

- Ты ведь неправду говоришь, Антон.

Алексей закусил губу, стараясь не расплакаться вновь.

- Правду сказать я не могу… Как бы ни хотел, не могу никак. Если можешь, просто побудь рядом со мной, ничего не говоря.

- Я могу представить. Их ведь казнили, да? Потому, что они были врагами советской власти?

Алексей мотнул головой - не соглашаясь и не отрицая, просто словно отбрасывая предположение.

- Они ничего не сделали…

- Не обязательно именно что-то делать. Всё бывает. Наши, в общем-то, тоже ничего не сделали. У кого-то умерли дети, кто-то услышал какой-то слух, кто-то с кем-то поругался…