Приют гнева и снов

Но это мой крик.

– Успокойтесь, Мод, – говорит Диамант. – Все позади.

Все позади, но откуда эта боль утраты?

– Судя по всему, мы нашли причину вашей болезни. Как это часто бывает, причина крылась в разбитом сердце, причем из-за предательства.

– Да.

– Гарри разбил вам сердце, в этом вся причина.

– Понятно. – Я сглатываю, глубоко дышу и часто моргаю. – Да… да, так и есть. И это все?

Он качает головой.

– Для вас это стало тяжелым ударом.

– Да. – Растоптанная любовь. Неверность. Как банально, скучно, предсказуемо и нормально. Как же я слаба, раз сломалась из-за такой обыденной истории.

Диамант разочарован не меньше меня. Его выдает приоткрытый рот.

– Не вижу смысла углубляться в эти переживания, – говорит он, когда мы устраиваемся перед камином. – В течение следующих недель мы проработаем с вами вернувшиеся воспоминания, я проведу вас по всему тому, что вы вспомнили, пока память полностью не восстановится.

Так значит, мы еще встретимся, и снова будет и чай, и тепло, и меня не прогонят? Пока. Хотя какая-то радость.

Его внимательные глаза ловят мой взгляд.

– Вы чувствуете облегчение?

Я должна ответить «да». Так было бы лучше, и нам обоим стало бы легче от этого. Не такой уж это и большой грех – солгать, чтобы сделать кого-то счастливым, и все же мне это не удается.

– Нет, – говорю я. – Мне жаль.

Он откидывается на стуле, ручка вертится в его руках.

– Никакого облегчения? Абсолютно?

– Нет.

Он хмурится, берет со стола несколько брошюр и пролистывает их.

– Я очень разочарован, даже обескуражен. Здесь говорится… – Он переворачивает страницу, еще одну, водя пальцем по строкам. – Здесь говорится, что должно наступить ощутимое облегчение, настроение – улучшиться, пациент должен находиться в состоянии, близком к восторгу.

Он поднимает взгляд, его брови ползут вверх.

Наверное, я должна сказать: «Да, я чувствую облегчение. Да, я чувствую радость, свободу от безумия и счастье, да, счастье», – но я не испытываю ничего подобного. Вместо этого я говорю:

– Ничего.

И это чистая правда. Как будто потеря истощила меня. Я должна чувствовать хотя бы печаль или злость, но не чувствую ничего. От меня осталась пустая оболочка.

– Возможно, это займет время – неделю или две, – задумчиво произносит Диамант. – Посмотрим, улучшится ли за это время ваше настроение.

– Да, – говорю я. – Определенно улучшится.

Глава 21

– Доктор Уомак разрешил прогулку в галерее, – сообщает Слива несколько дней спустя, – раз ты так хорошо себя вела.

Меня хвалят, будто послушную собаку.

За пианино сидит приятная светловолосая санитарка, которая ко мне никогда не приходит. У нее длинные и тонкие пальцы, такие же красивые, как и она сама. Думаю, остальные санитарки ей завидуют. Представляю, как они должны портить ей жизнь.

Она не исполняет обычные песенки. Никаких «Дейзи Белл»[18], никаких коллективных песнопений. Она играет настоящую музыку, грустную и прекрасную. Она пробуждает во мне тоску по чему-то неизвестному. Мне это нравится, а вскоре и остальные пациенты перестают стенать и начинают слушать. Некоторые плачут, но только не я, только не среди всех этих сумасшедших и не под взглядами санитаров.

Даже истеричка ведет себя спокойнее, она танцует и кружится, как балерина, вместо того чтобы носиться туда-сюда по галерее.

Девушка со стянутыми волосами сидит в дальнем конце зала, опустив голову. Та самая, которая хотела быть моим другом.

Я перевожу взгляд на стол капеллана и замечаю, что он наблюдает за мной. Он тут же смотрит в сторону и делает вид, что переставляет книги, доставая из ящика новые и перекладывая их с одного места на другое. Его страх осязаем, как и его желание поскорее убраться отсюда, его ужас перед безумием, будто мы можем заразить его. Когда я подхожу к столу, его движения становятся более резкими, дергаными.

– Можно мне «Большие надежды»?

Он подскакивает. Должен ведь был знать, что я здесь, и все равно подскакивает, бедный. Он находит книгу и протягивает ее мне с вымученной улыбкой.

Я сжимаю книгу и иду через всю комнату в дальний конец, куда раньше я никогда не осмеливалась подойти. С каждым шагом сердце бьется быстрее, в груди что-то сжимается, будто я погружаюсь под воду, все глубже и глубже, и надежды вернуться на поверхность все меньше.

Когда я подхожу наконец к ней, она уже говорит девушкой рядом, она ближе к ней по возрасту, чем я.

Она поднимает глаза и видит меня. Взгляд ее карих глаз бесстрастен и холоден.

Я протягиваю ей книгу.

– Я взяла для тебя «Большие надежды».

– Я уже ее читала, – отвечает она, даже не моргая.

Сердце так колотится, что шум вокруг едва доносится до моего слуха.

– Может, ты захочешь перечитать ее.

– С какой стати?

– Не знаю.

Прижимаю книгу к груди. Глупо. Глупо пытаться быть милой. Мне это не идет, зато у меня темнеет в глазах и болит горло, а еще я теперь в другом конце комнаты, далеко от своего места. Я просто стою и смотрю, не зная, как мне вернуться к себе.

– Развернись, – шепчу я себе. – Просто развернись.