Приют контрабандиста

Слой грязи истончился. Мы старались шагать по проглянувшим из-под неё бетонным выступам. Сапоги не увязали, непрерывное чавканье прекратилось, и я различила гул сквозняка. Ток воздуха усилился. Мне стало зябко, и я порадовалась, что мы с Настей идём сзади, отчасти спрятавшись от сквозняка за Гаммером и Вихрой, а Вихра сказала, что раньше, когда шахта работала, здесь гуляли ураганные ветры. Естественной тяги было недостаточно, и в руднике басовито гудели вентиляторы. Загрязнённый воздух уходил по обычным вентиляционным стволам, наружные зевы которых до сих пор таились в зарослях на горе, а свежий воздух нагнетался через толстенные брезентовые трубы, проникавшие на глубину многих сотен метров. Дед Кирчо говорил, что на нижних горизонтах подчас дышалось легче, чем в центре Маджарова. Вентиляторы работали непрерывно, и ветер в галереях никогда не ослабевал. Чтобы перекусить или отдохнуть, шахтёры прятались в нишах, нарочно или случайно выбитых в стене, ну или забирались в просторные выработки, где сквозняк досаждал чуть меньше.

– Нам повезло, – улыбнулась Вихра. – Сейчас даже естественная тяга слабее, потому что почти все выходы к вентиляционным стволам закупорены.

Вихра сказала, что в Карфагене свежий воздух шахтёрам опускали в кожаных мешках. Быть может, так же поступали и фракийцы, ведь они первые занялись рудным делом на берегах Арды, но тут уж достоверных сведений не сохранилось. Я ждала, что Вихра расскажет что-нибудь ещё не менее интересное, однако она не захотела отвлекаться от тетрадки и замолчала.

Грязь закончилась. Обнажился относительно ровный пол. Ну, в сравнении со стенами и потолком он был просто-таки ровнёхоньким. Я поняла, что выступы, поначалу помогавшие, а теперь мешавшие идти, – это бетонные шпалы. Они лежали довольно криво, из них торчали болты, которыми прежде крепились рельсы, а сами рельсы исчезли. Их сняли сразу после закрытия шахты. Или чуточку позже, когда до выработки добрались любители лёгкой поживы. Хотя рельсы лёгкой поживой не назовёшь.

Я вспомнила, как дед Кирчо описывал местные вагонетки – выбравшись из штольни, они по канатной дороге пересекали Арду и попадали прямиком к рудным бункерам на меандре, – и попыталась мысленно вернуться в прошлое шахты, как возвращалась в прошлое родного Калининграда, но вагонеток не увидела, лишь отдалённо услышала грохот их колёс.

Нам встречались всё новые проходы, на сей раз обозначенные не деревянной, а железобетонной крепью. Металлические насадки на стойках проржавели, сами стойки растрескались, и опёртые на них балки отчасти перекосились, но в целом рамы стояли надёжно, что, впрочем, не уберегло галерею от обвалов.

Иногда обвал, высвеченный фонарём, угадывался поблизости, иногда мы узнавали о нём со слов Вихры. Она здесь побывала в каждом закутке и, обнаружив очередной проход, рассказала, как в своё время углубилась по нему метров на двадцать и упёрлась в заводнённый спуск. В прежние годы, когда громадные насосы выкачивали воду и по трубам уводили в наружные водосборники, по этому проходу можно было спуститься к нижнему горизонту, перебраться в разветвлённую сеть штреков, скважин, квершлагов и прочих видов горных выработок. К счастью, нам они были недоступны. Одна только мысль о них заставляла меня содрогаться, и я старалась шагать исключительно по шпалам, словно ждала, что пол между ними провалится и раскроет бездонную, рассекающую все горизонты пропасть.

Вихра отметила достаточно ответвлений, и мы взглянули на прочерченный ею маршрут. Сопоставили его с многоножками упрощённой карты и одновременно указали на ту, изгибы которой повторяли пройденный нами участок штольни. Количество, а главное, чередование ножек совпали, и мы уже не сомневались, что карта из «Оцеолы» в самом деле учитывает все ненужные повороты, разрывами отсекает их от нашего пути. Посовещавшись, условились и дальше следить за изгибами штольни, а при первой возможности отчёркивать своё точное местоположение, хоть и не были уверены, что это поможет сориентироваться в ожидавшем нас лабиринте.

Вихра по-прежнему не доверяла карте, но торопилась вперёд, а я всё чаще останавливалась поправить каску. Ослабила ремешок, перетягивавший шею, и теперь каска сваливалась набок. Подкасник сбивался на глаза, свет от фонаря гулял по сторонам, высвечивая то стены, то потолок. Настя попробовала мне помочь, но сделала только хуже – чуть не удавила меня злосчастным ремешком! А ещё я привыкла к прогрызенной в основании Кован Кая штольне, уже не опасалась разглядеть в складках пород невесть какую жуть – и вдруг стала замечать, до чего неудобно идти в моём нелепом облачении. Подштанники натирали кожу, шерстяные носки сползали, плечи под лямками тяжёлого рюкзачка болели, грудь, исколотая свитером, чесалась. Я едва не расплакалась от боли и злости на собственную невезучесть. Пришлось позвать Вихру. С носками и свитером она поделать ничего не смогла, но хотя бы повторно зафиксировала каску – свет от фонаря больше не гулял, и я пообещала себе впредь не регулировать её самостоятельно.