Приключения бригадира Этьена Жерара

Я мчался в середине, Деньен ехал справа, а Тремо — слева. Если бы вы знали, как мы скакали! Двенадцать подков колотили об убитую гладко землю, и от этих ударов стоял непрерывный гул. Деревья мелькали мимо нас, превращаясь в какие-то неуловимые тени. Мы слышали, как стучали двери и окна домов, мимо которых мы пролетали, но этих домов мы не видали, ибо не было времени взглянуть на них.

Была полночь, когда мы доскакали до Козбеля. Мимо ворот гостиницы шел человек: это был конюх с ведром воды в руке.

— Проезжали ли здесь три офицера! — крикнул я.

— Только-что поил их лошадей, — ответил конюх, — я думал, что они…

— Вперед, друзья! — крикнул я.

И мы снова ринулись вскачь. Искры снопами сыпались из-под копыт коней. Жандарм думал было остановить нас, но голос его замер в громе - нашего галопа. Город исчез, и мы снова очутились на лоне природы. Между нами и Парижем оставалось не более тридцати верст. Эти люди не могли ускользнуть от нас: ведь под нами были самые лучшие во Франции кони. А моя несравненная Виолетта! Даже императорские скакуны не могли сравниться с ней.

— Вот они! — воскликнул Деньен.

— Они в наших руках! — зарычал Тремо.

— Вперед, товарищи, вперед! — крикнул я.

Далеко, впереди нас, мы увидали трех всадников, которые отчаянно скакали, пригнувшись вперед. Я хорошо различал, что двое из них, ехавшие по бокам, были закутаны в черные плащи и сидели на караковых лошадях. Ехавший же посередине на серой лошади был одет, как конный стрелок. Сразу было видно, что серая лошадь гораздо свежее караковых и что нагнать ехавшего в середине офицера будет труднее. Он, повидимому, был заправилой в этом деле и все время оглядывался назад, измеряя расстояние между нами и ими. Вскоре я узнал этого всадника по большим усам и зеленому мундиру.

— Остановитесь, полковник Монлюк! — крикнул я, — во имя императора, остановитесь!

Я знал Монлюка давно. Это был смелый офицер, но человек без правил, негодяй. Он убил на дуэли в Варшаве моего друга Тревиля и убил мошеннически, спустив курок пистолета, по крайней мере, на секунду раньше, чем был подан сигнал.

Едва я произнес эти слова, как товарищи Монлюка остановились и выстрелили в нас. Деньен громко крикнул. Мы с Тремо набросились на одного и того же противника. Он упал на землю. Другой офицер в черном плаще, обнажив саблю, бросился на Тремо. Смотреть мне было некогда, но, очевидно, между ними завязался бой. Я дал шпоры Виолетте и помчался за Монлюком, который улепетывал во весь дух. Я понял, что не должен упускать его из вида.

Монлюк успел выиграть расстояние: между мною и им было не менее двухсот шагов, но моя добрая лошадка наверстала это расстояние раньше, чем мы успели проскакать три версты. Напрасно Монлюк шпорил свою лошадь и бил ее хлыстом — я его настигал. Его шляпа упала на землю, и я видел, как его плешивая голова блестела при лунном свете.

Между нами было не более 20—30 аршин. Он обернулся ко мне и, громко выругавшись, выстрелил два раза в Виолетту.

Я получал раны и мушкетными пулями, и пистолетными пулями, и осколками гранат, меня кололи штыками, пиками, рубили саблями. Наконец, я получил, как вам известно, рану шилом, и это была самая мучительная рана.

Но никогда я не чувствовал такого страдания, как теперь, когда увидал, что моя бедная, терпеливая, кроткая Виолетта зашаталась подо мной. Эту лошадь я любил более всего на свете после своей матушки и императора.

Поспешно вынув заряженный пистолет из седельного кобура, я выстрелил в спину Монлюка. Он ударил свою лошадь хлыстом и помчался вперед. Сперва я думал, что промахнулся, но затем Монлюк зашатался в седле, — и, наконец, повалился на землю. Во время падения одна его нога застряла в стремени и он продолжал волочиться за скакавшей лошадью, стукаясь головой о землю. Но утомленному коню было трудно волочить такую тяжесть, и он остановился. Я подскакал и схватил серого коня под уздцы.

— Бумаги! — крикнул я, спрыгивая с седла, — отдайте сию же минуту бумаги.

Предо мной лежала неподвижная масса. Взглянув на Монлюка я понял, что он умер. Моя пуля пробила ему сердце и только благодаря своей железной воле он продержался так долго в седле. О, этот Монлюк жил и умер, как кремень! Железный был человек!

Но я думал не о Монлюке, а о бумагах императора и. живо расстегнув мундир, стал искать и щупать повсюду. Но бумаг нигде не было! Тогда я стал осматривать кобуры в седле, ножны, снял с него сапоги, расседлал лошадь, искал бумаги в подкладке седла — напрасные старания!