Приключения Джона Девиса

Ни Константина, ни Фортуната не было дома: они уже месяца полтора находились в бездействии и, соскучившись по морю, пошли посмотреть на свою фелуку.

Наступил вечер. Я пошел в сад, но букета не было. Я просидел на обыкновенном месте до второго часу утра, все ждал, но тщетно. Я был в отчаянии.

Я пошел домой, обвиняя Фатиницу в том, что она меня не любит, думал, что она просто забавлялась моей любовью, а теперь, когда страсть моя достигла высшей степени, испугалась и решила меня оттолкнуть. Я провел всю ночь за письмами: грозил, извинялся, уверял в любви – одним словом, безумствовал. Горлица, по обыкновению, прилетела за депешами; на шее у нее был венок из белых маргариток – символ горести.

Я разорвал первое письмо и написал следующее:

«Да, я верю, ты тоже огорчена, но я, Фатиница, я не печален, не огорчен – я в отчаянии. Фатиница, я люблю тебя. Видеть тебя для моего сердца то же, что для бедных цветов – видеть солнце. Вели мне умереть, Фатиница, но не осуждай меня на то, чтобы никогда больше тебя не видеть.

Я и сегодня буду в углу сада, где вчера прождал до второго часа. Ради бога, Фатиница, не заставляй меня страдать сегодня так, как я страдал вчера, – сил моих на это не хватит. О, теперь я увижу, любишь ли ты меня».

Я снял с горлицы венок и подвязал ей под крыло свою записочку.

День тянулся ужасно долго, и я не хотел выходить со двора. Я сказался больным; Константин и Фортунат пришли навестить меня, и мне нетрудно было уверить их, что я нездоров: голова моя горела.

Они хотели позвать меня с собой на остров Андрос, где у них были дела; я тотчас догадался, что это дела политические. И точно: на Андросе должны были собраться члены общества гетеристов, к которому, как я уже говорил, принадлежали Константин и Фортунат. Как только они ушли, я приподнял решетку и насыпал крошек на окно; через четверть часа горлица прилетела, и я отправил второе письмо.

«Сегодня нечего бояться, моя Фатиница, напротив, я могу провести у ног твоих целую ночь: отец и брат твой едут на остров Андрос и вернутся только завтра. О, Фатиница, положись на мою честь, как я полагаюсь на любовь твою».

Через час я услышал крики матросов; я подбежал к окну, которое выходило на море, и увидел, что Константин и Фортунат садятся в лодку.

Я следил за судном глазами: ветер дул попутный, и потому парус быстро уменьшался и вскоре совсем исчез. Я запрыгал от радости: мы с Фатиницей остались одни.

Наступила ночь. Я вышел, взяв с собой веревочную лестницу. Если бы кто-нибудь увидел меня, то, верно, подумал бы, что я замыслил какое-нибудь злодейство. Но я не встретил никого и благополучно дошел до угла стены.

Пробило девять часов, при последнем ударе к ногам моим упал букет. Увы, букет был не из одних гелиотропов: тут были еще аконит и синяя ирь. Это означало, что Фатиница уверена во мне и полагается на мою честь, но душа ее исполнена угрызений совести. Сначала я ничего не понял, но тут был гелиотроп, следовательно, она была согласна. Я перебросил лестницу через стену и вскоре почувствовал, что она слегка шевелится, через минуту я потянул: лестница была привязана. Я прицепил другой конец довольно крепко, чтобы она могла выдержать мою тяжесть, и влез по ней с проворством и ловкостью моряка. Добравшись до верха стены, я не стал потихоньку спускаться, а спрыгнул в сад и, не рассчитав высоты, покатился к ногам Фатиницы.

Девушка вскрикнула, но я уже был у ног ее, обнимал ее колени, прижимал ее руки к своему сердцу. Я был готов заплакать от счастья. Радость моя была так велика, что выражалась как скорбь. Фатиница смотрела на меня с улыбкой ангела, который отворял мне небо, или женщины, которая отдавала мне свое сердце.

О, какая ночь, боже мой! Цветы, благоухание, пение соловья, небо Греции, и посреди всего этого два юных и чистых сердца. О, немногим из бедных смертных суждено испытать такие неизъяснимые минуты блаженства!

Звезды побледнели, день наступил, но я, как Ромео, не хотел узнать зари. Надо было расстаться. Я покрыл поцелуями руки Фатиницы. Мы снова повторили друг другу то, что говорили всю ночь, потом расстались, условившись увидеться и следующей ночью.

Я вернулся в свою комнату и бросился на диван, предаваясь мечтам. Моя прекрасная Фатиница соединяла в себе любовь и целомудрие невинности.

Целый день я писал, а время от времени подходил к окну и посматривал в сторону Андроса: многие рыбачьи суда рассекали гладь моря, но не было ни одного похожего на лодку Константина и Фортуната. Видно, дела удержали их еще на день, и мы могли надеяться провести ночь спокойно. Наконец, сумерки сгустились, ночь стемнела, звезды заблистали, и я снова очутился у ног Фатиницы.