Приключения Джона Девиса

В эту ночь я рассказал ей, как мучился любопытством, как проводил целые дни у окна. То же самое было и с ней. Она поведала, как узнала о нашем сражении, о том, как я ранил Фортуната и боролся с Константином, как бедный Апостоли спас меня, когда я погибал в волнах, и как, наконец, Фортунат, которого я вылечил, привез меня с собой уже не как врача, а как брата. Ей ужасно хотелось меня увидеть, и через несколько дней она притворилась больной, чтобы меня привели к ней. Она догадалась, что я не просто так советовал ей прогуляться; ее догадка подтвердилась, когда она нашла в своем гроте книгу, заложенную веточкой. Фатиница рассказала, что еще до нашей встречи она всякий вечер, ложась спать, клала в кошелек три цветка – один белый, другой красный, третий желтый, – и прятала его под подушку. Проснувшись утром, она тотчас вынимала наудачу один цветок. Если вытаскивала белый, это значило, что муж у нее будет молодой и статный, и тогда она была весела, как птичка; если доставала цветок красный, это значило, что муж будет в зрелом возрасте и степенный, и тогда она призадумывалась; а если, избави бог, попадался цветок желтый, о, тогда бедняжка целый день не улыбалась: быть ей за стариком.

Фатиница также объяснила мне, что видеть во сне кладбище – добрый знак; видеть, что купаешься в чистой воде, еще лучше, а если увидишь, что зуб выпал или змея ужалила, тогда смерти не миновать.

Но чаще ее мучили не сны, а воспоминания о прошлом. Она не могла без ужаса вспоминать о пожаре в Константинополе, о том, как горел их дом, как турки умертвили ее деда и мать и как Константин и Фортунат спасли ее и Стефану. Это воспоминание омрачало ее чело, и на глазах ее выступали слезы. Что касается воспитания, то Фатиница была намного образованнее остальных греческих женщин, которые в большинстве своем не умели ни читать, ни писать; она же хорошо знала музыку и говорила по-итальянски столь же свободно, как на своем родном языке.

Эта ночь прошла так же, как предыдущая: она была восхитительна и показалась нам ужасно короткой. Словно мы знали и любили друг друга с тех пор, как впервые увидели свет.

Около полудня Константин и Фортунат вернулись с Андроса; я хотел пойти к ним навстречу, но у меня не хватило духу.

Константин пришел ко мне в комнату сказать, что недели через две он снова отправляется в крейсерство; он прибавил, что остановится у острова Сиос, и спросил, не хочу ли я воспользоваться этим, чтобы попасть в Смирну и исполнить поручение Апостоли.

Покинуть Фатиницу! Мне и в голову не приходило, что это когда-нибудь случится, а между тем остаться было невозможно, не вызвав подозрений у Константина и Фортуната.

Будто строгая рука сорвала повязку с глаз, и я очутился лицом к лицу со страшной действительностью.

Я написал Фатинице, что отец и брат ее вернулись и потому я приду на свидание позже обыкновенного. Я не выходил из комнаты до тех пор, пока Константин не заперся у себя; тогда я на цыпочках вышел, украдкой спустился с лестницы и, как тень, стал пробираться вдоль стен. Дойдя до обыкновенного места, я бросил свою лестницу. Фатиница уже ждала меня и привязала ее, через минуту мы были вместе.

Я еще не соскочил со стены, как она уже заметила, что я печален.

– О боже мой! Что с тобой, мой милый? – спросила она с беспокойством.

Я печально улыбнулся и прижал ее к своему сердцу.

– Да то, мой ангел Фатиница, что отец твой недели через две уезжает.

– Знаю, он мне сегодня говорил… О боже мой! Я тебя так люблю, что совсем забыла об этом! Но это должно печалить не тебя, а меня… Что тебе до того, здесь он или нет… Он не твой отец…

– Фатиница, он берет меня с собой… Он уже намекал мне, что нужно готовиться к отъезду. Остаться здесь значило бы возбудить подозрения. Но я не могу уехать, я не в силах тебя покинуть.

– Но что же ты не скажешь ему? Он и без того любит тебя, как сына… Мы обвенчаемся… и будем счастливы.

– Послушай, Фатиница… Если бы матушка твоя была еще жива, но ты была бы в разлуке с ней и с отцом, решилась бы ты выйти замуж без их согласия?

– О нет, никогда!

– А я, Фатиница, далеко от отца и от матери, которых люблю всей душой; я и без того уже причинил им немало горя: разрушил все надежды, которые они возлагали на меня. К тому же теперь я, верно, уже приговорен военным судом к смертной казни и навсегда изгнан из отечества. Таковы наши законы, Фатиница. Если я вернусь в Англию, смерть моя неизбежна.

– О, не возвращайся туда никогда! – воскликнула Фатиница, обвив меня руками за шею. – Что тебе в этой злой стране? Весь мир к твоим услугам, весь мир и этот бедный островок. Он, конечно, не стоит твоей Англии, но здесь тебя любят так, что ты нигде на свете не найдешь такой любви.

– Бог свидетель, Фатиница, я не об отечестве жалею. Отечество мое – тот уголок земли, где живешь ты, где ты говоришь мне, что меня любишь. Остров посреди океана и твоя любовь… я больше ни в чем бы не нуждался, если бы отец и мать написали мне: «Благословляем тебя и твою невесту».

– Ну так чего ты им не напишешь?