Приключения Оффенбаха в Америке

Концерты проходили с тем же блеском; бисировали те же пьесы. Один музыкальный критик объяснял мой успех за границей тем, что заезжим знаменитостям аплодируют громче, чем доморощенным. Возможно, в этом есть доля правды. Некоторые мои оперетты, имевшие, так скажем, не бесспорный успех в Париже, восторженно принимали в Вене, а «Карильон моей прабабки» из «Великой герцогини Герольштейнской», который мне пришлось убрать после премьеры из-за холодности парижской публики (но потом вставить обратно, поскольку он важен для действия), вéнцы сразу потребовали бисировать. (Этот танец начинается как менуэт, переходит в куранту и заканчивается канканом.) Но у меня есть и другое объяснение: в Париже оперетты играют, а в Вене поют, вот в чём разница. Когда Иоганн Штраус убрал хор из своего «Прекрасного голубого Дуная», оставив только оркестр, его вальс произвел фурор на Выставке шестьдесят седьмого года, тогда как в Вене он провалился – публика придиралась к тексту.

Кто-то из Гонкуров сказал, что ни одно произведение не рождается шедевром – оно им становится. Конечно, он имел в виду произведенное впечатление, а не суть. Обитателям птичьего двора, случайно нашедшим жемчужное зерно, невдомек, насколько оно ценно, поэтому мастерски преподнести свой шедевр не менее важно, чем создать его. Это отдельная наука. Например, нужно уметь правильно заполнить зрительный зал в день премьеры: он похож на шахматную доску, и успех зависит от того, как расставить фигуры и пешки.

Разумеется, всего предусмотреть невозможно. Взять хотя бы «Пастухов»: они должны были стать величайшим моим творением; Кремьё и Жиль, написавшие либретто, с суровой мужской прямотой заявили мне, что моя партитура – тройной шедевр. Первый акт – опера-сериа из античных времен на сюжет о Пираме и Фисбе, античная трагедия; второй – пастораль Ватто, музыка в стиле Гретри и Монсиньи; третий – торжество реализма, ожившие картины Курбе, только все девушки одеты, и наконец-то можно вдоволь посмеяться. Для спектакля заказали две сотни костюмов. Премьеру пришлось отложить из-за моего приступа подагры, а на генеральной репетиции взорвался электрический фонарь; мадемуазель Фразе, игравшую маркизу во втором акте, от страха хватил удар, и две недели спустя она скончалась, но прежде, как и подобает настоящей актрисе, добросовестно вышла на сцену во всех спектаклях. Премьеру ожидали с нетерпением; члены «Жокей-клуба» перенесли свой обед на более ранний час и отказались от партии в вист; цветочница Изабель заблаговременно заняла свой пост рядом с вестибюлем; ложи наполнились дамами с цветами в прическах и бриллиантами в декольте под руку с сенаторами, генералами и послами; пришел даже старый барон Ротшильд. (Когда-то мой дед Иуда Эберст учил играть на скрипке кого-то из детей Майера Ротшильда, еще во Франкфурте. Разумеется, я никогда не говорил об этом барону Джеймсу: было бы бестактно напомнить ему таким образом, что из его семьи так и не вышло порядочных музыкантов.) Я сам дирижировал оркестром в два первых вечера и несколько раз выходил на поклон. Критики писали, что я прыгнул выше головы. Но публика охладела к «Пастухам» через несколько дней и вернулась к «Прекрасной Елене».