Приключения Оффенбаха в Америке

Как, вы не знаете, кто такой Эрве? Жаль, что у меня не получится проделать с вами такую же шутку, как с Вагнером. После провала «Тангейзера» он оказался в гостях у немца Бекмана, секретаря одного банкира, среди совершенно не знакомых ему людей, и страшно обрадовался, узнав, что его сосед за столом – тоже композитор. Они разговорились и быстро нашли общий язык. Вагнер сообщил соседу, что сам сочиняет либретто своих опер, потому что не нашел никого, кто мог бы понять его эстетику; Эрве (а это был он) сказал, что тоже так делает, но по другой причине: в либретто оперетты должна быть сумасшедшинка, способная зародиться лишь в той же самой голове, где звучит и музыка, к тому же у этого жанра своя просодия, мало кто из либреттистов ее чувствует. К концу ужина они стали лучшими друзьями и продолжали обмен мнениями об искусстве за кофе, сигарами и ликерами. Затем Эрве сел к роялю и устроил невероятный концерт из своей «абракадабрической» музыки; Вагнер смеялся взахлеб, он был удивлен, покорен и очарован. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что первой труппой Эрве (который тогда еще звался Флоримоном Ронже) стали душевнобольные из лечебницы Бисетр, в часовне которой он служил органистом! Сделав себе имя (Эрве), он получил и прозвище – «Чокнутый композитор», по названию из одной из буффонад, составлявших весь его репертуар. За несколько лет до встречи с Вагнером он поставил в своем театре мою оперетту «Ойайайе, или Островная царица» и играл там заглавную роль. По сюжету этой «музыкальной антропофагии в одном действии» контрабасист, уволенный из оркестра за то, что проспал свое соло, отправляется в Америку, но по пути попадает в плен к каннибалам Океании и вынужден импровизировать разные песенки, чтобы его не съели; в конце концов он уплывает на своем контрабасе. Согласитесь, это куда занимательнее «Тангейзера»!

Вагнер уже четыре года строит свой театр в Байрейте – вернее, позади этого города, на склоне лесистого холма. Причем это будет не театр, а Festspielhaus – «Дом фестивалей», задуманный для Gesamtkunstwerk – совместного художественного творчества. Музыка возьмет на себя роль поэзии, создавая образы и характеры, зрители будут вовлечены в действие на сцене – короче, все будут заниматься не своим делом. Вагнер сам подал пример, заделавшись стихотворцем:

Hier schließ Ich ein Geheimnis ein,
da ruh' es viele hundert Jahr':
so lange es verwahrt der Stein,
macht es der Welt sich offenbar[25].

Не будем морщить лоб над этой глубокомысленной фразой; ее заложили в вырытую под фундамент яму – и правильно сделали. Заметьте: святилище «музыки будущего» возводят не в Берлине и не в Мюнхене, а на полпути между ними – в городе, где прежде вообще не было никакого театра. Голодный человек будет рад и куску черствого хлеба. Вероятно, понадеявшись на это, Вагнер взялся за стройку без всякого плана, держа в голове нечто среднее между греческим амфитеатром и Оперой в Риге. На сооружение Фестшпильхауса пожертвовали деньги Ференц Лист и Ханс фон Бюлов. Это тем более необъяснимый поступок с их стороны, что Вагнер увел у фон Бюлова жену, Козиму, – дочь Листа, которая к моменту развода (совпавшего с закладкой театра) уже родила этому гению троих детей. Впрочем, и Отто Везедонк, купец из Цюриха, не отказал Вагнеру в финансовой поддержке после того, как вырвал из его лап свою жену… Наверное, наш мейстерзингер обладает неким особенным талантом, заставляя себя ненавидеть, но при этом помогать. Желая привлекать в свой театр самую демократическую публику, он строго придерживается минимализма. Сам я в Байрейте не был, но мне рассказывали, что там возводят нечто вроде сколоченной из досок гигантской конюшни, обложенной снаружи кирпичом. Господин Вагнер хочет заставить страдать как можно больше зрителей, а по мне – лучше меньше, да лучше.

На галерку «Буфф-Паризьен» можно было попасть за один франк, в партер – за два, за три франка – в ложу, а за четыре – усесться на авансцене. Из «лимонадной будки», как назвал мой театр один остряк из «Иллюстрасьон», получился хорошенький зал на триста мест с шестью ложами по обе стороны, партером, амфитеатром, галеркой, фойе и вестибюлем, не считая актерских уборных и коридоров для публики, в которых, правда, можно было разойтись только двоим, а широкоплечим мужчинам и дамам в кринолинах приходилось передвигаться бочком. Но люди среднего роста, худые и не слишком гоняющиеся за модой не испытывали никаких неудобств, совсем наоборот.