Приключения Оффенбаха в Америке

До конца года я успел поставить с десяток своих одноактных оперетт и не сбавлял темпа. Именно в «Буфф-Паризьен» дебютировала Катрин Жанна Шнайдер – дочь спившегося эльзасского портного, родившаяся в Бордо и приехавшая покорять Париж; для надежности она сменила имя на Гортензия, позаимствовав его у матушки нашего императора. Она скоро ушла в «Варьете», потому что я отказался увеличить ей жалованье (оно и так было куда больше восьмидесяти франков в месяц, которые ей платили в Ажене), и горько пожалела об этом, когда «Буфф-Паризьен» имел грандиозный успех с «Орфеем в аду», а «Гимн Вакху», исполнявшийся на бис каждый вечер, пела Лиза Тотен, привезенная мною из Лиона.

Как часто люди отказываются от реальной выгоды ради мнимой! Взять хотя бы Людо. В пятьдесят восьмом году он получил какую-то должность в министерстве по делам Алжира и колоний и сразу загордился: теперь он считал ниже своего достоинства, чтобы его имя стояло на афише «Орфея». И что же? Министерство просуществовало всего два года, а «Орфея» играют до сих пор.

Премьера «Орфея в аду» состоялась в Пассаже Шуазель, в зимнем зале «Буфф-Паризьен». На этом плане он даже не обозначен, слишком мал. Где-то здесь – неподалеку от Больших бульваров и двухэтажного прямоугольника «Комеди-Итальен» с аркадой и вытянутым в длину куполом. На пятьдесят второе представление пришел Наполеон III и после спектакля позвал меня в свою ложу, чтобы поблагодарить. (Я специально утрировал свой немецкий акцент – «Фаше феличество, я большён!» – на фоне его швейцарского: не мог же я говорить по-французски лучше императора французов!) Через несколько дней после него в этой же ложе хохотал великий князь Константин, приехавший из Петербурга. А зимой шестидесятого года в Париж явился Вагнер и дал три концерта в «Комеди-Итальен». Берлиоз назвал это «музыкой будущего»; наверное, именно поэтому публика из настоящего ее не оценила. «Буфф-Паризьен» отреагировал моментально. На карнавал мы показали ревю с пародией на Вагнера: месье Бонне, «композитор будущего», оглушал Моцарта, Глюка, Гретри и Вебера, игравших в домино на Елисейских Полях в ожидании авторских вознаграждений за свои оперы, шедшие во всех театрах, «Свадебным маршем» – «странной, неслыханной, неопределимой, неописуемой музыкой», а те прогоняли его пинками. «Симфонию будущего» давали под занавес на моем бенефисе в апреле того же года, главной приманкой которого был «Орфей в аду»; билеты продавали по двадцать пять франков, а две ложи шли на черном рынке по три тысячи. Приятный во всех отношениях вечер завершился под взрывы хохота…

А где бульвар Монмартр? Да вот же он! И узкий фасад театра «Варьете» с греческим портиком над балконом. В фойе было тесно и душно, поэтому публика из амфитеатра занимала свои места в последний момент, предпочитая до этого прогуливаться по бульвару, сидеть в кафе или глазеть на витрины в Пассаже Пирамид. «Прекрасную Елену» поставили там, потому что я помирился со Шнайдер и стал вольной птицей, распустив акционерное общество «Оффенбах и К^о». К счастью, главная моя компания – Галеви и Мельяк – всё еще работала, понукаемая мною и моими идеями.

Когда Берлиоз с грохотом провалился в «Театр-Лирик» со своими «Троянцами», вздумав накормить публику александрийским стихом, положенным на «музыку будущего» с подкладкой из Рамо и Глюка, я понял, что мой «Орфей» больше не будет тосковать в одиночестве. Новую оперетту я сначала хотел назвать «Взятие Трои», вставить туда пародию на «Тангейзера» и сделать Гомера корреспондентом «Таймс». Но когда Людо и Анри предложили «Прекрасную Елену», я не стал возражать.

Троянская война всё-таки разразилась. Гортензия Шнайдер (Елена) и Леа Силли, игравшая Ореста, сцеплялись друг с другом, как две разъяренные кошки, и нам приходилось их разнимать. А тут и мадам Цензура подоспела со своими ножницами. За два месяца до премьеры нам пришлось переделывать весь третий акт, чтобы мужья и жены изменяли друг другу благопристойно, жреца Калхаса не сбрасывали в воду, а спартанцы не пели воинственный гимн о том, что они не признают главенства чьей-то воли над законами. Елене запретили произносить строчку о «жене посла Македонии в коротких туниках и котурнах на каблуках». Паулина фон Меттерних, супруга австрийского посла, которая сама себя называла «модной обезьянкой», смогла побывать на премьере, не опасаясь намеков в свой адрес.