Приключения Оффенбаха в Америке

Я позволил Анри и Людо перевести дух и написал «Трапезундскую принцессу» с Нюиттером и Трефё. Оперетту представили летом в Бадене в присутствии маркграфа и всего высшего света; добрейший Блаве написал в своей рецензии, что я могу смело являться на Страшный суд, держа в одной руке партитуру «Орфея», а в другой – «Принцессу». Её, впрочем, тоже пришлось потом переделывать и добавлять третий акт, точно шлейф к парадному платью; как часто я сам себе напоминал дамского портного, ползающего вокруг партитуры на коленях с ножницами в руках и с булавками во рту, отрезая там, подгоняя здесь… На читку «Разбойников» в «Варьете» Людо явился с перевязанной рукой (упал с коня), а Анри не явился вообще: он, видите ли, получал свой орден Почетного легиона. Подлецы, негодяи, лодыри, мерзавцы, грошовые стихоплеты, клячи, подзаборные драматурги! В кои-то веки меня отпустила подагра, я мог спокойно работать – и не мог, потому что они, видите ли, сочиняли комедию «Фру-Фру» для театра «Жимназ»! Им захотелось славы, звания «серьезных авторов», они стыдились, что пишут либретто для Оффенбаха – для великого маэстро Жакиссимо! В это время «Трапезундскую принцессу» репетировали в «Буфф-Паризьен»; распустившиеся без меня актеры смели опаздывать на репетиции! Я пригрозил, что заберу у них пьесу к чертовой матери; они испугались и устроили мне триумф в день премьеры – зрители выходили из театра в половине первого ночи, оглушенные собственными аплодисментами. Через три дня в «Варьете» наконец-то сыграли «Разбойников» – со столь же громким успехом; Зульма Буффар блистала в роли Фраголетто, сглаживая неуклюжие потуги мадемуазель Эме затмить Гортензию Шнайдер (та опять укатила в Лондон со своим вице-королем), а я спешно доделывал для «Буфф» «Романс розы», чтобы и Вальтесс де ла Бинь наконец-то получила настоящую роль, а мадемуазель Перье не навела на меня порчу за то, что у нее забрали роль в «Принцессе», которую она играла в Бадене.

Где же «Гэте»? А, вот скверик, примыкающий к Севастопольскому бульвару, с гранитной колонной в честь победы в Крымской войне. Театр где-то здесь, под ним, встроенный в плотную шеренгу домов. Напротив еще фонтан (он здесь не поместился) с аллегорией Торговли и Искусств – статуями Меркурия с весами и рогом изобилия и Эвтерпы с лирой и факелом. Конечно, куда искусству без коммерции… Зал огромный – на тысячу восемьсот мест, каждое представление «Короля-Моркови» обходилось в шесть тысяч франков: костюмы, декорации, большой оркестр, хоры, кордебалет, – и хотя сборы были хорошие, очень хорошие, директор так и не вышел из минуса. Конечно, мы с Сарду дали себе волю. Он написал феерию в четырех актах и восемнадцати картинах, я – самую большую свою партитуру из тридцати одного номера, смешав все жанры. Через год директор умер, и я не устоял перед искушением: создал новое общество «Оффенбах и К^о», купил больше половины из пятисот акций и принялся за дело: заказал для своего нового театра всевозможные и невозможные пьесы, уже написанные и еще только задуманные, нанял бывших, нынешних и будущих актеров, поющих и говорящих, танцующих и ходящих на голове. Таким образом, у меня появились две труппы: драматическая и оперная, а зал был всего один! Но на ловца и зверь бежит: Гольштейн никак не мог заманить публику в свой новый театр «Ренессанс» (еще бы – кто пойдет смотреть «Терезу Ракен» господина Золя!), и я пообещал ему своих артистов при условии, что в «Ренессанс» будут ставить только мои произведения. «Гэте» открылся драмой «Гасконец» вошедшего в моду Теодора Барьера: девять декораций, триста костюмов, танцы, песни, поединки на шпагах – публика с легкостью высидела все пять часов и никто не потребовал деньги назад, не зря же я установил в театре новейшую систему вентиляции и распорядился, чтобы сквер не запирали: зрители ходили туда освежиться в антрактах, ведь я ввел билеты с отрывным купоном во избежание недоразумений. Через два дня открылся «Ренессанс», куда я отдал «Хорошенькую парфюмершу»; за четыре месяца сборы увеличились впятеро. Того же я ждал от новой постановки «Орфея в аду», превращенного в феерию: вместо шестнадцати музыкальных номеров теперь было тридцать, сорок два персонажа, сотня хористов разного пола и возраста, кордебалет с девятью премьерами и прима-балеринами, шестнадцатью солистами и шестью десятками танцовщиц! Колесница Аполлона и сверкающий золотом Стикс! Шелковые трико вместо бязевых! Царство Нептуна с балетом Океанид, которых я привез из «Ла Скала», танец креветок, буря, рождение жемчужины! Я потратил на постановку двести тысяч франков, и праздник удался, отовсюду мне кричали: «Браво!» За первый год работы «Гэте» сборы превысили два миллиона. И тут коварный Гольштейн поставил в «Ренессанс» «Жирофле-Жирофля» Лекока… Нет, верно, мой удел – плодить неблагодарных.