Приключения Оффенбаха в Америке

Успех пришел сразу и бесповоротно; на нем смогли нажиться даже шеф-повара из ресторанов с Больших бульваров. Парижские денди теперь заказывали турнедо «Прекрасная Елена» (с хрустящим жареным картофелем, листьями салата, артишоками и беарнским соусом), сюпрем из птицы «Прекрасная Елена» (со спаржей и трюфелями), яичницу «Прекрасная Елена» (с фрикадельками и спаржей), филе морского языка «Прекрасная Елена», рагу «Прекрасная Елена» и, наконец, вываренные в сладком сиропе груши «Прекрасная Елена» под шоколадным соусом на десерт. Ах, лучше не вспоминать… (Зато «Великая герцогиня Герольштейнская» вдохновила парикмахеров, назвавших так новую прическу. Хотя не только их: мне говорили, что в Нью-Йорке в ее честь переименовали пароход.) После сотого представления я устроил ужин у Петерса, поднял свой бокал за Гортензию Шнайдер и подарил ей посеребренный бронзовый кубок с ее вензелем, Ледой и лебедем.

А вот «Комеди-Франсез» и Пале-Рояль со своим чинным и аккуратным садиком, в глубине которого прячется театр. Я проклял всё на свете, когда согласился поставить там «Парижскую жизнь»! В Театре Пале-Рояля играли водевили, только Эрве сунулся туда с опереттой – вот это и сбило меня с толку. Никогда еще репетиции не шли так долго и мучительно! Лассуша надо было превратить в тенора, хотя он утверждал, что баритон; Жиль Перес, игравший Бобине, и толстая мадам Тьерре (вдова Кемпер-Карадек) вообще петь не умели. Пущенными петухами можно было бы накормить целую армию; актеры один за другим сдавали свои роли, отказываясь срамиться; к счастью, я привел с собой мадемуазель Онорин (Метелла), Зульму Буффар (Габриэль) и Селину Монталан, о которой я вам уже рассказывал. Я чуть с ума не сошел, превращая скоморохов в виртуозов, а Людо был готов составить мне компанию в скорбном доме, поскольку и либретто пришлось переделывать многократно. Зато и успех был сумасшедший – зрителям приходилось бронировать билеты за две недели до спектакля, и сам Лабиш, король водевиля, сказал, выйдя из театра, что будто побывал в Шарантоне[26], но только таком, где всем весело.

На репетиции «Робинзона Крузо» в «Опера-Комик» – вот он, похожий на свадебный торт, на площади Буальдьё, – меня возили в инвалидном кресле: проклятая подагра! Большой зал на тысячу двести пятьдесят мест, семейная публика, приходящая туда смотреть пьесы «комильфо», никаких кокоток. Я дал им хорошую музыку и пристойный сюжет, а они остались недовольны, потому что «не смешно»! Публика вечно хочет, чтобы ее удивляли тем, что ей привычно.

Зимой шестьдесят восьмого года я уехал в Ниццу (в Париже было ужасно холодно, а у меня вдобавок ко всем прочим болезням еще и расстроился кишечник) и работал там как проклятый сразу над тремя вещами: «Замком Тото» для Пале-Рояля, «Разбойниками» для «Варьете» и «Вер-Вером» для «Опера-Комик», постоянно подстегивая Мельяка и Галеви. Анри опять влюбился и перестал бриться (видно, опасался взаимности); Людо женился и впал в депрессию – или впал в депрессию и женился, неважно: всё это отразилось на либретто «Замка», и только моя музыка спасла спектакль от провала той весной. Гортензия Шнайдер собиралась вернуться в «Буфф-Паризьен», я хотел этим воспользоваться, чтобы пристроить Зульму Буффар в «Варьете», дав ей главную роль в «Разбойниках», но Шнайдерша в итоге передумала, «Разбойников» положили в долгий ящик, как и «Вер-Вера», а мы начали работать над «Периколой» – директор «Варьете» специально съездил в Лондон, где Гортензия блистала в Театре «Сент-Джеймс», чтобы она подписала контракт. Пока она очаровывала англичан, я репетировал в «Буфф» «Остров Тюлипатан». «Остров» прошел на ура, через месяц состоялась премьера «Периколы» – и Шнайдер всё погубила, показавшись публике слишком пьяной в сцене свадьбы и спев слишком вульгарно куплеты: «Ах, как все мужчины глупы!» К концу раздались даже шиканье и свист – мою музыку освистали! Гортензия перешла-таки в «Буфф» и потребовала себе главную роль в новом шедевре; я срочно написал для нее «Диву», премьера которой состоялась через двенадцать дней после «Вер-Вера». Репетиции шли тяжело, Шнайдерюга всех замучила своими капризами; в самое утро премьеры я отправил ей письмо с последними указаниями относительно ритма (меня опять скрутила подагра) – и всё это ради двух недель успешных сборов: публика шла на спектакль в надежде выведать пикантные подробности о личной жизни самой Шнайдер (все знали, что она была любовницей русского царя и вице-короля Египта), а им показали одобренную цензурой пьесу без единой двусмысленности. Что же тут интересного!