Приключения Оффенбаха в Америке

Луи-Филипп основательно подготовился, чтобы искоренить новую династию оказалось не так-то просто: у него было целых пять сыновей[36], к тому же наследник, Фердинанд Орлеанский, считался идеальным принцем, и все надежды на светлое будущее возлагали именно на него. Однако нелепая смерть молодого герцога, который 13 (!) июля 1842 года выпал из коляски и разбился о мостовую, когда лошади понесли, – он, водивший в бой войска в Алжире! – стала дурным предзнаменованием. «Один час погубил целый век!» – сокрушался поэт Альфред де Мюссе, горюя о своем однокашнике по лицею Генриха IV. (Однажды я тоже вылетел из коляски, когда спешил в Этрета к младшей дочке Жаклин – она серьезно заболела, – но шляпа спасла мою голову, сохранив меня для общества.) Франция опять оказалась заложницей условностей: покойный оставил вдову с двумя детьми – четырехлетним графом Парижским и двухлетним герцогом Шартрским; Луи-Филипп уже стар, случись что – регентом станет Луи де Немур, не обладающий ни обаянием, ни талантами, ни популярностью своего брата, и что тогда? Поэтому горе отца разделяли все. Вернувшись из Лондона, где я вращался среди герцогов и лордов, принцев и королев, я по-свойски отправил бедняге Луи-Филиппу элегию для виолончели «Две души на небесах» – в память о принцессе Марии, скончавшейся еще в тридцать девятом году, и ее брате Фердинанде. Он искренне благодарил.

Дела в самом деле пошли из рук вон плохо. Тьер, дорвавшийся до места премьер-министра, чуть не устроил войну с Англией из-за Таити, и его быстро заменили на Гизо, который оказался слишком твердолобым. Парламент состоял из алчных карьеристов, правительство – из жуликов и хапуг. Адольфу Адану пришлось заплатить взятку в сто тысяч франков, чтобы получить привилегию на открытие третьего музыкального театра – «Опера-Насьональ». Театр открылся в ноябре сорок седьмого года, в здании Олимпийского цирка на бульваре Тампль, приобретенном за миллион четыреста тысяч франков и переделанном в оперу еще за двести тысяч. Деньги огромные; потребовалось бы несколько лет неизменно хороших сборов, чтобы окупить это предприятие, целью которого было создать новый жанр – нечто среднее между большой и комической оперой, дать молодым композиторам возможность пробиться на сцену, а парижанам – приобщиться к искусству за умеренную плату. Я немедленно отправился к Адану, чтобы предложить свои услуги: пресса превозносила на все лады мою одноактную оперу «Альков», отвергнутую «Опера-Комик», но с блеском исполненную силами любителей во время моего бенефиса; я мог дать ему отличную музыку, а он мне – оркестр из семидесяти музыкантов, хор в полсотни человек и три десятка танцоров. Анри де Сен-Жорж, лучший либреттист после Эжена Скриба, принес мне либретто «Герцогини Альбы», и я с жаром принялся за дело. Уже в феврале начались репетиции. Оркестр оказался неважным, хор – плохим, солисты – ужасными. Но не это было самое страшное. Двадцать второго февраля в Париже вспыхнули волнения; Гизо велели убираться, но когда толпа явилась на бульвар Капуцинок пожелать ему счастливого пути, у одного из гвардейцев, охранявших министерство иностранных дел, сдали нервы: он выстрелил, другие последовали его примеру, угробив несколько десятков человек. Экспромт солдата сбросил с трона короля, разорил Адана, вынужденного закрыть свой театр, и оставил с носом меня. Всё орлеанское семейство бежало в Англию, я же увез жену и дочь в Кёльн. К сожалению, революция помчалась следом за мной, а не за Луи-Филиппом…

В отличие от Бурбонов, Бонапарты были людьми действия: пока Анри д’Артуа, он же граф де Шамбор, протестовал против нарушения традиций тем, что женился на дочери герцога Моденского (единственного принца в Европе, не признавшего Луи-Филиппа королем), Луи-Наполеон сбежал из форта Ам, поменявшись одеждой с рабочим. Шамбор сидел и ждал, когда за ним придут и позовут на трон; Луи-Наполеон в это время участвовал в выборах – сначала в Национальное собрание, вместе с кузенами Бонапартами и Люсьеном Мюратом, а потом и в президентских, бросив перчатку республиканцам. Три четверти французов отдали за него свои голоса, и сорокалетний принц сделался президентом Второй Республики. Я не голосовал: хотя к тому времени я прожил во Франции пятнадцать лет, я всё еще являлся прусским подданным.