Приключения Оффенбаха в Америке

Адольф Тьер, поддержавший кандидатуру Бонапарта, считал его кретином и намеревался вить из него веревки, однако принц-президент оказался умнее, чем все думали. Зажатый между монархистами, потеснившими республиканцев в Национальном собрании, и орлеанистами, желавшими сделать новым президентом принца де Жуанвиля, он разрубил гордиев узел, провозгласив себя императором Наполеоном III. Членам Орлеанской династии запретили иметь собственность во Франции; ее изъяли и поделили между обществами взаимопомощи и Орденом Почетного легиона. «Дядя брал города, а племянник хочет отобрать наши деньги!» – воскликнул Александр Дюма по дороге в Брюссель, куда он удрал от кредиторов после банкротства своего «Исторического театра», продав «замок Монте-Кристо». Бонапарт же обратился за поддержкой к народу и отправился в турне по провинции, запасшись деньгами и подарками. Везде, от Орлеана до Марселя, кричали: «Да здравствует Империя!» В Париже принца-президента встречали триумфальными арками, пушечным салютом и колокольным звоном, толпа забыла свой страх от кровавой расправы над несогласными и ликовала. Легитимисты прозвали Луи-Наполеона «Нерон де Герольштейн» – они тоже читали роман Эжена Сю в «Журналь де деба»[37], но простой народ не понял их тонкой иронии.

В Опере заново отделали королевскую ложу, украсили зал военными трофеями и орлами. В начале января пятьдесят второго года там давали «Пророка» – оперу Мейербера, которой чуть больше двух лет назад рукоплескали республиканцы. Я радовался, что все волнения закончились; моя племянница Изабелла, которую Нетта определила в парижский пансион, была в восторге от того, что видела революцию.

В октябре в «Комеди-Франсез» устроили торжественный вечер в честь спасителя отечества. Мне пришлось разучить с оркестром «Отправляясь в Сирию» – рыцарский романс, сочиненный матушкой нового императора Гортензией Богарне, который теперь исполняли вместо давно забытой (то есть строго запрещенной) «Марсельезы». Между «Цинной» Корнеля и комедией «Не зарекайся» директор Уссэ вставил кантату «Империя – это мир», позаимствовав сию глубокомысленную фразу из речи Бонапарта в Бордо; Рашель в костюме Клио декламировала стихи (петь она так и не научилась), обратившись к ложе с большой литерой N, где сидел ее любовник (в театре все всё знают обо всех). Разумеется, остряки не преминули заметить, что в целом афиша выглядела так: «Цинна. Империя – это мир! Не зарекайся».

Требовалось срочно основать новую династию, но европейские монархи не горели желанием породниться с авантюристом. Однако вскоре в императорской ложе театров стала появляться графиня Евгения Монтихо с матерью; я понял, что Наполеон разделяет мою любовь к испанкам. В начале пятьдесят третьего года он обвенчался с графиней, которой предстояло стать «украшением французского трона и его опорой в минуту опасности». Как сам император пояснил Сенату, он предпочел женщину, которую любит и уважает, незнакомке, которая потребовала бы от него жертв в обмен на выгоды от их союза для Франции. По случаю своего бракосочетания он подписал целых три тысячи приказов о помиловании.

Императрица Евгения оправдала возложенные на нее ожидания, произведя на свет имперского принца. Я приветствовал это событие кантатой «Колыбель» и пасторалью «Конфеты на крестины», которые затерялись в море других произведений «на случай»: артисты наперебой выражали свою радость. Возможно, некоторые из них сегодня стараются об этом не вспоминать, я же ничего не скрываю – чего стыдиться? Свобода никогда не бывает полной, поскольку за всё в жизни надо платить. За непокорность – бедностью, за привилегии – низкопоклонством. Дороже всего обходятся убеждения, поэтому в политике их лучше не иметь. Взять хотя бы моего покровителя – графа де Морни. Он был воспитан убежденным орлеанистом, не принял революцию сорок восьмого года, но затем родственные чувства взяли верх (вы ведь знаете, что он младший брат Луи-Наполеона по матери? Это давно ни для кого не секрет), и он сам подготовил декабрьский переворот, сделавший его брата императором, да и после не щадил усилий, чтобы клекот нашего орла выслушивали в почтительном молчании.