Приключения Оффенбаха в Америке

Были письма и такого рода: «Моя фамилия Мишель, я дальний родственник вашего шурина Робера. Сообщите мне письмом, как он поживает». Моего шурина зовут не Робер Мишель, а Роберт Митчелл, и хотя он проливал кровь за Францию, я сильно сомневаюсь, чтобы у него там были родственники, даже дальние. Как я уже говорил, девичья фамилия моей жены – д’Алькайне; ее отец был испанским генералом-карлистом, покинувшим этот мир, когда Эрминия была совсем крохой, а ее брат Пепито – младенцем. После семилетнего траура моя будущая теща вышла замуж повторно – за англичанина Майкла Джорджа Митчелла, великого офицера ордена Изабеллы Католической, и в том же темпе (по одному в год) родила еще трех детей: Джорджину, Гастона и Роберта, крестным отцом которого стал сам дон Карлос – неудачливый претендент на испанский престол. В колыбельку крестнику он положил патент капитана своей армии, который так и не пригодился, поскольку эта армия разбежалась еще до того, как Роберт научился ходить. Армия, впрочем, его ничуть не привлекала: достигнув совершеннолетия, он пробыл там сколько положено, лишь чтобы подтвердить свое французское гражданство (родился-то он в Байонне), а затем занялся журналистикой. Смелости ему, однако, не занимать: он один возвысил голос против войны, когда в Париже все вопили: «На Берлин!», а когда война всё-таки началась, вступил в полк зуавов, чтобы попасть в Рейнскую армию, и после разгрома при Седане оказался в немецком плену. Вернувшись, он занялся прежним ремеслом и яростно нападал на правительство господина Тьера, хотя в условиях осадного положения и цензуры ему это грозило большими неприятностями, а весной этого года избрался депутатом от Жиронды, примкнув к бонапартистам, хотя в Национальном собрании сейчас главенствуют республиканцы. Так что к нему сложно приложить мирное слово «поживает», и я думаю, что он ещё не раз нас удивит.

Или вот еще распространенный трюк любителей автографов: «Сэр, мне необходимо сообщить Вам нечто важное. Соблаговолите ли Вы меня принять? Пожалуйста, ответьте письменно».

Один англичанин подошел ко мне, когда я обедал у Брунсвика.

– Я живу в Сан-Франциско, – сказал он, – позвольте ваше имя.

Обед уже подходил к концу, поэтому я спокойно встал, протянул ему свою визитную карточку и ушел. Я-то думал, что больше не увижу этого оригинала, но он подстерег меня на следующий день у входа в зал и бросился ко мне, держа в руках листок бумаги, перо и чернильницу.

– Пожалуйста, только ваша подпись! Я уезжаю нынче вечером. Доставьте мне удовольствие, ведь я приехал издалека!

Ну разве мог европеец в Америке отказать человеку, приехавшему издалека?

К письмам с просьбой об ответе всегда прилагается конверт с адресом отправителя и почтовой маркой. Таких марок у меня набралось сотен пять, а то и шесть. Знайте же, почтенные любители автографов, что я собрал все ваши марки и передал в благотворительный фонд. Вы совершили доброе дело, бедняки станут молиться о вас. Вернуться в Нью-Йорк я решил ночным поездом: мне хотелось самому испытать спальные вагоны – sleeping-cars, о которых мне столько рассказывали.

Я вошел в вагон-салон – совершенно обычный, то есть с большими креслами по обе стороны от прохода, с отдельными кабинками для курильщиков и всеми удобствами, которые я уже успел оценить по дороге на Ниагару. Ничто не указывало на то, что ночью здесь можно спать. На какое-то время я подумал, что меня обманули: где же улягутся все эти дамы и господа, находящиеся вместе со мной в салоне? И вдруг, около девяти часов вечера, когда нас уже окутал полумрак, явились двое служащих компании Пульмана и принялись за дело. Словно фокусники, они в два счета превратили наши кресла в койки. Как? Очень просто. На два кресла кладут доску, поверх нее – матрас, застелив его свежими белыми простынями и одеялом. Так салон превращается в дортуар. Однако коек на всех бы не хватило. Об этом позаботились! Над каждым креслом-кроватью находилось небольшое приспособление, которое можно развернуть в подвесную кровать. Мужчинам этого было бы довольно, они вполне могут раздеться друг перед другом, не испытывая смущения, чего нельзя сказать о дамах, не привыкших обнажаться при свидетелях. Изобретатель спальных вагонов подумал и о целомудрии американок. С помощью штор каждая пара коек (нижняя и верхняя) превращается в маленькую комнатку. Теперь посреди вагона появился длинный коридор между двумя параллельными рядами занавесей, а маленькие шторки, перпендикулярные стенке вагона, отделили купе друг от друга. Таким образом, лежащий человек оказывается как бы в палатке: с одной стороны – деревянная панель, а с трех других – материя. Бывал я в гостиницах, где стены из папье-маше не такие плотные, как шторы в спальном вагоне.

Когда все приготовления были окончены, началось самое пикантное: каждый должен выбрать себе койку и занять место в купе, которое ему приглянулось. Несколько минут отовсюду слышался то приятный шелест снимаемых юбок, то вульгарный стук сбрасываемых башмаков.