Приключения Оффенбаха в Америке

Эрминия – не просто моя жена и мать моих детей: она мой самый верный друг и помощник, принимающий на себя часть тягот и трудов, чтобы облегчить мою ношу, и продолжая при этом стоически влачить свою! Это редчайшее сочетание красоты, ума и добродетели; небеса сделали мне величайший подарок, внушив ей любовь ко мне. Но осудите ли вы человека, который, покорив Париж, отправился бы завоевывать Лондон, Вену, Брюссель, Милан, Санкт-Петербург, Константинополь, Пекин, Мономотапу[43]? Я парижанин до мозга костей, но мне необходимо иметь успех в Праге или Бадене, Пеште или Филадельфии, чтобы успокоить себя: публика любит меня не по привычке, я не растратил своего таланта и обаяния, всё при мне! Эрминия – мой Париж, куда я всегда возвращаюсь, где мне хорошо и где рождаются лучшие из моих произведений. Но, в отличие от Парижа, ее я стараюсь держать в блаженном неведении о своих «гастролях».

Я очень многим обязан женщинам; они всегда любили меня, потому что я люблю их. Пока я выражал свои чувства посредством виолончели, мои отношения с дамами были платоническими, но затем… В «Комеди-Франсез» я написал музыку к драме «Валерия», включая куплеты Лициски, которые должна была петь Рашель: «Одно есть счастье для богов и для людей – любить!» Голос Рашель, доводивший зрителей до дрожи и слез, совершенно не подходил для пения, но я сделал свое вдохновение служанкой ее таланта и репетировал с ней до умопомрачения, днем и ночью… С ее же стороны то, что случилось между нами, вовсе не было затмением ума или неудержимым потоком чувственности, совсем наоборот – обычным интересом. Переспать с мужчиной она считала лучшим способом понять, что он за человек. Она была моложе меня на два года, но уже всемирно знаменита, при этом сам Шатобриан, автор «Гения христианства», не смог убедить ее отречься от веры отцов: Рашель осталась иудейкой, что не помешало ей родить двух сыновей от знатных католиков; ее старший сын приходится внуком Наполеону I… От меня ей решительно ничего не было нужно, это я старался ей угодить и, пожалуй, зашел даже слишком далеко. После премьеры один из трех куплетов убрали по требованию цензуры: актриса исполняла его чересчур увлекательно.

Не каждая из моих побед была «Прагой»; я не пренебрегал и какой-нибудь скромной Мант-ла-Жоли. Женская красота – тоже талант, а я не могу оставаться равнодушен к таланту. Увижу одаренную девочку – захочу ей помочь, помогу – она захочет меня отблагодарить, а если не захочет, я всё равно буду рядом, пока ей не сделается совестно, что она такая неблагодарная. Мне хорошо от чужой радости, иначе бы я не писал оперетт. Но когда способы дарить радость одни и те же, она притупляется, и тогда приходится менять предмет своего обожания. Попробуйте осыпать подарками любимую жену. Вы наверняка услышите: «Зачем тратить столько денег на цветы, когда Пепите нужны новые ботинки? На ней всё горит! Духи? У меня еще тот флакон почти полон. А эти серьги либо отнеси обратно ювелиру, либо я завтра заложу их в ломбард, чтобы уплатить кухарке!» Любовница же захлопает в ладоши и бросится тебе на шею: «Ах, Жак, какой ты милый!»

Я не Ротшильд, чтобы дарить актрисам бриллиантовые броши, но я могу сделать для них куда больше: подарить им роль. Без меня Мари Сико так и оставалась бы статисткой в «Пале-Рояле», а я сделал ее Минервой и Каллисто. Она выросла под моим крылом, я привел ее в «Буфф», когда ей было пятнадцать. На два года старше Берты… Но Берта была тогда неуклюжим подростком, а Мари… Имя она себе, конечно же, придумала, когда поступила в театр, но это неважно. Я занимался с ней, и через три года она получила первую премию по вокалу в Консерватории, ее приняли в «Опера-Комик». Однако и после этого она приходила ко мне, мы проводили много сладких минут, запершись в моем директорском кабинете. Правда, и денег я на нее угрохал уйму. Еще до рождения Огюста Эрминия потребовала раздела имущества через суд, и мы уладили это дело через моего крестного Фуше. Да, так было лучше для всех.

Моей «Веной» стала, конечно же, Зульма. Зульма Буффар. Поль де Сен-Виктор как-то сказал, что ее имя напоминает ему чалму, украшенную пером райской птицы. Бедняжка рано осиротела и скиталась по Германии, Швеции и Дании с бродячей немецкой труппой, исполняя французские песенки. Я увидел ее в Гомбурге в шестьдесят третьем году; ей было двадцать – столько же, сколько Мари. Не красавица, но голос, голос! И темперамент! Она уехала со мной в Эмс и произвела фурор в роли Лизхен. Я рассказал Жозефу Мери, что написал и отрепетировал «Лизхен и Фрицхен» за неделю, потому что заключил за ужином пари на тысячу талеров, что сделаю это. (Легенды о себе нужно сочинять самому, желательно при жизни.) На самом деле времени на оперетту ушло больше, и что это было за время!