Приключения Оффенбаха в Америке

Эрминия сидела в моей ложе на парижской премьере, и Лизхен ее очаровала, да иначе и быть не могло: такая миленькая, беленькая, с чудным голоском, потешно выговаривающая немецкие слова, умненькая и располагающая к себе, со вздернутым подбородком, из-за которого Альфонс Доде, посвятивший ей «мадригал в фиванском стиле», прозвал ее «дочерью Амура и Полишинели». Это уже потом она стала «Патти оперетты»[44], причем не без моей помощи.

Моя птичка была своенравной и ревнивой: летом шестьдесят четвертого года сбежала из Эмса, отыграв всего один спектакль, потому что застукала меня с Мари Сико, и перешла из «Буфф» в «Фоли-Драматик». Там ей дали роль, где нужно было петь всего два куплета в прологе; я сочинил их для нее, и лишь она пела что-то новенькое, тогда как все остальные актеры выходили со старыми шлягерами. Как я мог иначе ей доказать, что она – любимая, хотя и не единственная? На следующий год она снова блистала в Эмсе, играя двойную роль в моей оперетте «Жанна плачет, а Жан смеется». Но к тому времени я уже встретил Вальтесс…

Эвоэ! Горе Парису! Двух обидишь, как ни кинь…

Я не настолько близорук, чтобы не разглядеть красивой женщины. У меня нюх на хорошеньких актрис, как на трюфели; в самой большой массовке я отыщу фигуру, личико и голосок, которые смогут сводить с ума. В моем маленьком театре публика сидела совсем рядом с артистами, поэтому я был просто обязан подбирать на главные роли красоток, а актрис постарше ставить в задний ряд. На десятилетие «Буфф-Паризьен» давали спектакль-попурри из самых успешных моих оперетт. Венере досталась роль без слов, но как она была хороша! Высокая, рыжая, застенчивая, похожая на тициановскую мадонну, а на самом деле куртизанка, живущая за счет «бразильцев» (так называли богатых туристов, приезжавших в Париж развлекаться). Луиза Делабинь, незаконнорожденная дочь белошвейки и алкоголика, сама родившая двух дочерей непонятно от кого и поклявшаяся никогда не выходить замуж, знала себе цену и называла себя Вальтесс де ла Бинь, точно она какая-нибудь принцесса. Я сочинил для нее роль Гебы в новой версии «Орфея в аду», но этого было мало: приходилось водить ее в модные рестораны, дарить дорогие подарки. Однако я не потерял головы настолько, чтобы отдать ей всё!

Когда Зульма приехала ко мне в Прагу зимой шестьдесят шестого года, я попросил Нюиттера раззвонить в газетах, будто Буффар гастролирует в Нанте. А летом следующего я тщетно прождал ее в Эмсе и до сих пор не знаю, не ее ли отсутствием были вызваны страшные сердцебиения, уложившие меня в постель… одного.

Хотя, кажется, именно тогда она родила первого ребенка. Первого из двух. Не нашего – своего ребенка. Я никогда не обольщал ни одну женщину несбыточными надеждами; всем известно: мое сердце и душа принадлежат только моей жене, прочие могут претендовать лишь на то, что осталось. И, в отличие от господина Вагнера, я не раздаю налобные украшения своим почитателям-мужчинам, получая одновременно деньги от мужа и ласки от его жены. Ни одна из женщин, деливших со мной минуты упоения, не нарушала при этом клятвы, данной пред алтарем. Треугольники и прочие геометрические фигуры я отвергаю как неудобные для любви и вообще нормальной жизни.

Каждый год я посылаю Эрминии букет на день рождения, одиннадцатого июля, даже если нахожусь в этот момент за тридевять земель от нее. (Кстати, надо будет перед отъездом отправить в Париж телеграмму, распорядиться…) В своем завещании, которое заняло всего одну страницу, я отписал дражайшей супруге всё свое движимое и недвижимое имущество, какое только сыщется, без оговорок и исключений.

Нашу серебряную свадьбу мы отметили грандиозным костюмированным балом на вилле «Орфей». Программа торжеств была начертана на шелковом полотнище в три метра длиной, свисавшем с балкона до самой земли. Там говорилось: