Читаем Приключения Оффенбаха в Америке полностью

Приключения Оффенбаха в Америке

Политика – претенциозная дама, которая быстро теряет свою привлекательность; удел поклоняющихся ей – забвение, искусство же вечно. В мае семьдесят первого года, когда вокруг театра Бельвиля возводили баррикады, на сцене играли «Рюи Блаза». «Комеди-Франсез» и «Жимназ» тоже держались; солдаты-коммунары ушли в свой последний бой с представления «Фру-Фру»… Я жил в это время в Этрета. Когда меня спрашивали, ломая руки: «Что же будет?», я отвечал: «Будут играть музыку Оффенбаха». Вечером того же дня, когда было подписано перемирие, положившее конец осаде Парижа, в «Буфф-Паризьен» дали благотворительное представление: деньги в пользу жертв бомбардировок собирали «Дочь полка» Пайрона и мои «Лизхен и Фрицхен» – два эльзасца, считающие себя французами. Во время карнавала мою «Трапезундскую принцессу» хотели освистать, потому что я, видите ли, пруссак, но добрая публика быстро заткнула рот псевдопатриотам. Я был тогда в Милане, где провел две недели, прикованный к постели. В Марселе меня переносили из вагона в вагон на одеяле; в Бордо я снова слег на три дня, потом еще на четыре недели в Сан-Себастьяне… В общей сложности – три месяца без движения, проклятая подагра… Потом я приехал в Вену – и прочитал в «Дер Флох» такую глупость: «Франция разбита. Не благородная и вольная Франция, нет! Фривольная Франция, страна разврата, канкана и Жака Оффенбаха». Каково? Чтобы никто не подумал, будто такую чушь стоит воспринимать всерьез, я сам дирижировал «Die Prinzessin von Trapezunt» в Карлтеатре и выходил на поклоны – в моем лице аплодировали Франции! В том же семьдесят первом году «Трапезундскую принцессу» поставили в Нью-Йорке и Лиссабоне. Молодой журналист Эса де Кейрош (теперь он сделался романистом) написал тогда в своей газете (которую мне любезно переслали друзья): «Нет, друзья драматурги, вы не поняли Оффенбаха! Оффенбах! Он превосходит вас всех. У него есть философия, а у вас – ни единой идеи!.. Кто еще ополчился так, как он, на все предрассудки нашего времени? Кто так, как он, навсегда дискредитировал ветхие учреждения – в четыре такта, двумя скрипками? Вы же своей суровостью не оказали ни единой услуги здравому смыслу, правосудию, морали. Вы лишь усыпили их! А он? Милитаризм, деспотизм, интриги, продажное благочестие, низость придворных, тщеславие буржуа – он всё ниспроверг, сбросил, потряс одним разящим куплетом!» Так что, господа республиканцы и пруссофобы, я не только француз, но еще и революционер.

Третья республика вернула 14 июля и пыжится доказать военными парадами, что она способна противостоять врагу, как и Первая. В прошлом году приз «золотая картина» присудили небольшому полотну господина Сислея «14 июля в Марли-ле-Руа»: две дамы спешат под зонтом через пустую площадь, мокрую от дождя, меж столбов с вывешенными на них триколорами… Карнавалу дождь не мешал никогда!

Картина двенадцатая: Прощальный концерт

Когда улеглось возбуждение после праздника, я дал обещанный прощальный концерт. Стены домов в Нью-Йорке оклеили огромными афишами, которые сообщали, что я появлюсь на публике в последний раз. Никогда еще я не видел свое имя таким: буквы ростом с меня и вчетверо толще.

Надо сказать, что с этими афишами соседствовали другие:

Сад Гилмора

9 июля

Большой концерт церковной музыки в честь

ИМПЕРАТОРА БРАЗИЛИИ

и последнее появление на публике Его Величества Дона Педро

перед отъездом в Европу.

Можно подумать, что бразильский император – звезда оперной сцены. Так и представляешь себе, как на сцену выходит директор и обращается к публике: у императора Бразилии разболелось горло, он не сможет выступить сегодня и взывает к вашему сочувствию. Я бы потребовал деньги назад.

Реклама подействовала: в назначенный для прощального концерта день в саду Гилмора собрался весь Нью-Йорк элегантных дам и богачей. Мое появление приветствовали виватами, аплодисментами и криками «ура». А еще говорят, что американцы – черствый народ! Я был очень растроган этой неожиданной демонстрацией чувств.

После давешнего званого ужина у Брунсвика, где все, включая меня, произносили проникновенные речи, репортер из «Курьера Соединенных Штатов» написал: «Жак Оффенбах, верно, получил от феи-крестной драгоценный дар, доселе принадлежавший исключительно луидору: он нравится всем. Можно спорить о нём как о композиторе, но нет никого, кто не испытывал бы к нему симпатии как к человеку. Его сердечность, скромность, любезность, блестящее остроумие (он не лезет за словом в карман, но держит себя в рамках) снискали ему всеобщую дружбу». Мне эти слова очень дороги, и, поднимая бокал за прессу – американскую и французскую, – я отметил в своем speech’е, что своей репутацией обязан в основном французским журналистам.