Приключения Оффенбаха в Америке

Я смог вернуться на Колокольную улицу, к родителям, только через шесть лет после отъезда – столько времени потребовалось, чтобы скопить денег на дорогу. Уже во дворе я почувствовал дурманящий запах матушкиных пирогов, привлекавший в наш дом соседей. Разве сегодня праздник? – удивлялись прохожие. Для матушки это был праздник, и она не пожалела ни яиц, ни масла, ни сахара. Когда я уезжал, Юлии было десять лет, а Михелю восемь, теперь девочка превратилась в девушку, а малыш – в одаренного подростка, почти моего соперника. Если бы я встретил их не дома, то ни за что бы не узнал. Да и они, конечно же, не узнали меня: они помнили меня мальчиком, а перед ними стоял двадцатилетний детина. Матушка то и дело подходила ко мне, обнимала, заглядывала в глаза (я был выше ее на целую голову): «Неужели ты – мой сын?» Пришел и мой учитель виолончели, герр Александер, – постаревший, но такой же суровый, в поношенном сюртуке с позолоченными пуговицами, полы которого доходили до середины икр. В руке у него была трость с набалдашником из слоновой кости, а на голове – бурый парик и модная тогда шляпа с загнутыми кверху полями, тулья которой так расширялась кверху, что донышко было размером с основание Вандомской колонны. Старый скряга; он брал по двадцать пять зибельгрошей за урок… Соседи судачили о том, что сын Исаака получает в Париже миллионы, играя на виолончели; даже те, кто видел мой наряд, потом рассказывали всем, кто захочет слушать, что у Якоба на жилете бриллианты вместо пуговиц, вот уж повезло старику Оффенбаху – иметь такого сына! Людям хочется верить в сказку…

Тра-лалá, тралáла-лалáла, тра-лалá, лалá… Кажется, у меня есть мелодия для «Баркаролы» из «Сказок Гофмана». Сопрано или меццо? Дуэт!

Картина тринадцатая: Дорога домой

Тринадцать! Мое счастливое число! Надеюсь, эта картина будет последней, и за нею не потянутся еще «Кораблекрушение», «Необитаемый остров», «Знакомство с туземцами» и «Чудесное спасение». Я всегда стараюсь, чтобы за столом сидели тринадцать человек, и в «Трапезундской принцессе» выигрышный билет в лотерее – с номером 1313. С премьерой или отъездом в путешествие я стремлюсь подгадать так, чтобы они выпали на пятницу. А вот господин Вагнер весьма опасается пятниц и числа тринадцать; тот факт, что он родился в тринадцатом году, повергает его в уныние. Как знать, может, в данном случае он и прав.

Я уже говорил вам, что в молодости за мной волочился шлейф не самой приятной репутации – jettatore, приносящий несчастье. Ею я обязан журналисту Фиорентино: по его мнению, «Опера-Насьональ» закрылась, а руководство «Опера-Комик» перешло от Бассе к Эмилю Перрену только потому, что я собирался ставить там свои произведения, а революция сорок восьмого года была совсем ни при чём. Моя опера «Три поцелуя дьявола» довершила дело, меня уже называли не «Гофманом в музыке», а сравнивали с Мефистофелем и советовали при одном упоминании моего имени соединять два пальца правой руки, чтобы предохранить себя от дурного глаза. Берлиоз, смеявшийся над суеверными людьми, объяснил провал «Баркуфа» моей способностью приносить несчастье, как будто не он возглавил травлю моей комической оперы в газетах. Теофиль Готье отказался писать рецензию на «Робинзона Крузо» и ударился в кабалистику. Хорошо еще, что мне не приписали вину за подвернутую ногу Марии Гейстингер в день венской премьеры «Великой герцогини Герольштейнской» (она мужественно довела роль до конца и весь третий акт играла сидя) или, тем более, внезапную смерть Анри Кудера в тридцать пять лет – нашего Агамемнона и генерала Бума, которому, наверное, аукнулись семь лет под ружьем в Африке…

К моему великому удовлетворению, пароход «Канада» собрался домой одновременно со мной. Восьмого июля я вновь ступил на его палубу. Несколько американцев настояли на том, чтобы проводить меня до самой каюты.

Ах, господа, смогу ли я описать то чувство, с каким я поднялся на борт корабля, который отвезет меня к самым дорогим мне людям – дороже самого шумного успеха и самого толстого кошелька, набитого долларами? Я даже затрудняюсь назвать цифру, ради которой согласился бы сойти с него.