Приключения Оффенбаха в Америке

И это пишут обо мне…
И это пишут обо мне!
И все читают то,
Что пишут обо мне в газетах!

Прессой я никогда не пренебрегал, в какой бы стране ни находился. Заметки о своих парижских успехах я отправлял Энгельсу в музыкальную хронику «Кёльнише цайтунг» (не путать с Энгельсом из соперничающей с нею «Рейнской газеты», который потом уехал в Англию с Марксом). Эрминия поддерживала мои усилия, сообщая журналистам новости о моих триумфах с важнейшими подробностями, почерпнутыми из моих писем. Если о спектакле не напечатали рецензию – спектакля не было, если о тебе не пишут в газетах, тебя не существует!

Надо сказать, что многие посвященные мне заметки в музыкальной прессе, особенно в начале моей карьеры, вышли из-под моего пера – кто еще проявил бы столь искренний и бескорыстный интерес к моей скромной особе? И потом, важно не только знать о событиях, но и уметь их преподнести в правильном свете, ведь не всегда же я могу знать, что певица, которой я восторженно отказал в приеме в труппу, – любовница какого-нибудь журналиста, а любое легкое недоразумение щелкопёр-паникер выдаст за катастрофу. Например, свой отъезд в Кёльн в феврале сорок восьмого года, когда в Париже стреляли и строили баррикады, я представил гастролями по Германии, состоявшими из серии блестящих концертов в Кёльне, Гамбурге и Дюссельдорфе и «полнейшего успеха» «Мариэллы» в Кёльнском театре, поэтому после моего долгожданного возвращения принц-президент не замедлил прислать мне приглашение на бал в Елисейском дворце. Что же делать? Люди больше верят своим глазам, чем ушам, поэтому напечатанная ложь всегда пересилит правдивые слухи.

Мне посчастливилось иметь много друзей среди журналистов, но были среди них и враги. Начнем с того, что несостоявшиеся композиторы часто становятся музыкальными критиками: своими статьями они зарабатывают гораздо больше, чем пьесами. Не все из них беспристрастны, как Адольф Адан. Поля Скудо мне даже пришлось одернуть со страниц «Фигаро» (под псевдонимом, разумеется), когда он твердил, как попугай, по поводу моего балета «Бабочка», что я слишком мал для Гранд-Опера. Публика так не считала; балет исполнили сорок два раза и собирались поставить в Лондоне; ах, если бы не ужасная кончина Эммы Ливри! Но когда вслед за Оперой меня пригласили в «Опера-Комик», для господ критиков это показалось чересчур; на «Баркуфа» пошли в атаку, сомкнув ряды, не пощадив даже седин Эжена Скриба. Нападали, впрочем, в основном на меня – как смеешь ты, наглец, нечистым рылом…

Опера называлась «Баркуф, или Собака у власти», и Скудо изощрялся в каламбурах. Скриб позаимствовал сюжет из одной североевропейской легенды, однако из осторожности перенес действие подальше – в Лахор. Либретто было остроумно, вполне в духе Вольтера и Монтескьё: в наказание народу Лахора, взявшему в привычку выбрасывать вице-королей в окно, что создавало неудобство для прохожих, Великий Могол («деспот и внучатый племянник великого Шахабахама») сделал новым вице-королем своего пса Баркуфа, хотя на это место претендовал великий визирь Бабабек («старый аристократ, обожающий злоупотребления, придворный, умеющий льстить, держа наготове отраву»). Но Баркуф раньше принадлежал цветочнице Майме и подпускал к себе только ее, поэтому она стала его секретарем и мудро правила Лахором от его имени и в интересах народа. В последнем акте Баркуф героически погибает, отражая нападение татар, которых привел предатель Бабабек, и место вице-короля занимает возлюбленный Маймы, который на ней женится. Народ рыдает, жалея о Баркуфе.

Спектакль шел ровно три часа и еще три четверти; декорации и костюмы были великолепны, актеры – виртуозны; в день премьеры публика потребовала бисировать три куска. Мадемуазель Маримон, игравшая Майму, сделалась любимицей аристократических салонов: ее приглашали наперебой к Перейрам, к принцессе Матильде, к мадам Орфила[50], требуя исполнить «Песню для собаки». Сам Баркуф, разумеется, ничего не пел, он даже не появлялся на сцене, но одно лишь то, что в название оперы – оперы! – вынесена собачья кличка, показалось критикам верхом неприличия. Берлиоз гнал меня обратно в «театр, который нельзя называть», говоря при этом, что знает о жанре оперетты лишь понаслышке и не желает с ним знакомиться; Перрен подпевал ему вторым голосом: мне не место в «настоящем театре». Оскар Кометтан даже сравнил мою музыку с вагнеровской! Я написал тогда большую статью в «Фигаро» в виде письма к Вильмессану: «Есть люди, которым не нравится моя музыка, и это их право. Есть другие, которым не нравится мое имя, поскольку оно, на их взгляд, слишком часто попадает на афиши, и их дурное настроение – тоже их право, которым они пользуются и злоупотребляют… Я не оставлю без ответа ни один из аргументов, направленных против меня». Мне не пришлось этого делать, потому что за меня ответили французские журналисты – умно и объективно. Так выпьем же за острые перья в чистых руках!..