Принц инкогнито

Капельмейстер взмахивает своей тростью-тамбурмажором — и грохает марш, тот самый, который доносился с испанского корабля, горделивый, помпезный — и в то же время как будто кукольный: гимн взлетает и бухает вслед за плюмажем на капельмейстерском жезле.

Здесь мы на вершине истории, которую я хотел тебе рассказать. Даже если считать буквально, над уровнем моря: здесь, в развилке большого дерева, — высшая точка всей экспедиции, зенит надежд. Минька, которого я когда-то считал заскорузлым, — всей душой сопереживает Его Высочеству, понимает, в какой тот сейчас лихорадке. Если даже у Миньки, который меньше суток тому назад узнал про эту гарсонско-мексонскую катавасию, но уже успел вместе с принцем проделать путь к будущей коронации — плыл на катере, плутал по трущобам, полз в мокрой траве, карабкался по ветвям, — если даже у Миньки сердце подскакивает и ныряет вместе с перьями тамбурмажора — то что сейчас переживает Его Высочество? Он тысячи раз представлял себе эту минуту — и вот, наконец, всё сбывается… Ему кажется, что сбывается. Вообрази себе эту сцену… и пусть тебе станет стыдно.

Следующая картина, которую Минька видит сквозь окуляр: в глубине тронного зала открыты две двери из трёх — слева и справа; центральная дверь закрыта. Двумя вереницами медленно, церемонно движутся наряженные в багрово-золотой бархат вельможи. Это и есть гранды. Большинство — старики, некоторые совсем дряхлые, на головах у них грандовские короны — багровые шапки, украшенные камнями. Поначалу Минька не может разобрать, что́ гранды держат в руках. Какие-то маленькие невзрачные пёрышки вроде куриных. Минька спрашивает Его Высочество, тот очень ровным голосом (пытается совладать с собой, даже прикрыл глаза) поясняет: гарсоны воспроизводят древнюю церемонию инков — когда наследник восходит на трон, в знак вечной покорности каждый вельможа вручает новому королю перо священной птицы, сокола курикинкэ. (Впоследствии перья сжигаются.)

В это время гранды неспешно рассредотачиваются по комнате: видно, что каждому предназначено своё место. Семеро полукольцом обступают высокий трон, четверо занимают позиции вокруг трона поменьше; остальные выстраиваются попарно, вроде фалрепных.

Сквозь окна просматривается соседний зеркальный зал: гости, наряженные в белые и серебряные плащи с крестами, столпились и через открытые двери следят за происходящим — не переступая порог тронной комнаты. Громадный Орлов-Давыдов навалился брюхом на португальского короля — а тот, похоже, не чувствует; открывается средняя дверь — и бодрым шагом, немного вразвалочку входит маленький дон Джованни. На нём нет короны, как на прочих грандах: волосы ярко-чёрные, виски седые. В руке нет пера. Он движется по-иному, чем гранды: те плыли медленно-медленно, будто бы не моргая, — а он небрежно проходит сквозь ряд выстроившихся попарно «фалрепных», те низко склоняют седые, полуседые и лысые головы — только в эту минуту Минька замечает, что и все гранды тоже успели обнажить головы, и теперь у них заняты обе руки: в правой руке — птичье пёрышко, в левой, несколько на отлёте, — бархатная корона. Быстро пройдя сквозь строй грандов, дон Джованни встаёт перед закрытой дверью — и в это мгновение кто-то набрасывает ему на плечи золотой плащ. Дон Джованни открывает дверь в комнату королевы и исчезает внутри.

— Но… — шепчет Его Высочество. — Но…

Внизу капельмейстер взмахивает своей тростью, взмывают перья — и всеми своими трубами, тубами и тромбонами, барабанами и литаврами, флейтами и валторнами, бюгельгорнами, флюгельгорнами и фанфарами гремит гимн.

На пороге заветной комнаты, перед высокой белой филёнчатой дверью стоит дон Джованни, а рядом — приземистая старуха, на ней как будто надет тёмный мешок. Минька совсем иначе представлял себе королеву. Эта какая-то тёмная, широкоплечая, и черты лица кажутся Миньке грубыми, почти крестьянскими… Его Высочество выхватывает у Миньки зрительную трубу и сильно прижимает окуляр к глазу.

— Но, — повторяет Его Высочество. — Но пуэде сер…

Между тем дон Джованни небрежно ведёт под руку королеву — та немного не поспевает за ним, сбивается, переставляет ноги с трудом, она приземистая и старая, ей трудно идти — два старика в бархатных одеяниях протягивают старухе руки — она тяжело, всем весом опираясь на них, взбирается на ступеньку своего трона, оказывается чуть выше своего спутника…

— Но пуэде сер! — Его Высочество держится за шею, за грудь — зажимает, как рану, то место, где под фланелевкой — медальон: тем же движением, как несколько дней назад, когда защищал медальон от Миньки.

Королева кладёт на голову дона Джованни что-то красное, вроде тряпочки…

— Но ло пуэдо креэр!.. — кричит Его Высочество во весь голос.

Тебе не стыдно? Да-да, осмелюсь спросить: не жалит ли тебя эта сцена стыдом? Понимаешь теперь мои чувства? Ты изменила мне — с кем? Ради кого? Для кого?! Для «Джованни»?.. Чудовищно.

Ещё секунда — и сердце Его Высочества разорвётся, поэтому из-под дерева, снизу, — слышится окрик.