Принц инкогнито

Под ногами у Миньки — двое в парадной форме. Один держит наизготовку ружьё со штыком. Кивает почти дружелюбно: слезайте-ка, мол, вот вы где. А мы-то вас всюду ищем, а вы вот где спрятались. Минька видит маленький чёрный глазок ружейного дула. В оцепенении подмечает незначащие детали: форма на двух караульных новая, только что сшитая, плащи стоят колом — а ружьишко какое-то завалящее, вроде берданки… Штык короткий, игольчатый. Как бывает в минуту опасности, Минька быстро, но как-то бесчувственно, отвлечённо, будто всё это происходит не с ним, регистрирует: штык прикреплён кое-как, для блезиру; чёрный глазок поворачивается к Его Высочеству; возвращается к Миньке — слезайте, слезайте, — и при каждом движении штык чуть скашивается.

Его Высочество с Минькой спрыгивают на траву. Караульный на шаг отступает, показывает штыком: мол, туда иди. Что-то насмешливо замечает напарнику. В это мгновение Его Высочество взлетает вверх (йоу! кия! джиу-джитсу!!) и бьёт ногой по цевью. Ружьё оглушительно шандарахает — к ужасу Миньки: сейчас сюда все сбегутся!..

Взрываются облака, разверзается небо, и среди ночи настаёт яркий полдень. Выстреливают, взмётываются фонтаны, раскручиваются огненные колёса с брызжущими лопастями, залп: вспыхивают тюльпаны, переливаются и рябят. Удар: шипя, взмывают волшебные перья, вспархивают тучи райских птиц, взлетают цветочные струи, в расколотом дымном небе трещат листья фикусов и, лопнув, сыплются ломкими блёстками…

В канонаде ружейный выстрел теряется: многие караульные тоже принялись палить вверх. Все четверо — двое в плащах, Минька, Его Высочество — оглушены и ослеплены фейерверком, но, к счастью, Его Высочество первым приходит в себя — и так перетягивает караульного по башке подзорной трубой, что тот падает навзничь, ружьё в одну сторону, а труба, уже без стекла, согнутая пополам, в другую; Минька прыгает на второго солдата, который уже потянулся к ремню, чтобы стащить винтовку с плеча, — но Минька снизу с подвывертом, как учили броцки́е, вжаривает ему под печень и в этот раз не промахивается: караульный валится на колени, хватая ртом воздух…

Дальше только обрывки: мы со свистом проносимся сквозь рощу фикусов, раня руки, карабкаемся, соскальзываем со стены — и, не разбирая дороги, кубарем катимся по склону, в темноте наскакиваем на оливковые деревья, кусты, скользим в глине — прочь от пушечных залпов, от предательской коронации…

Нелегко сохранять царственное достоинство, когда катишься по нисходящей. Когда тебя предали. Грубо толкнули в грудь. Когда ползаешь в темноте, собирая разбитую зажигалку. Когда перед носом захлопнули дверь. Нелегко — но тем более необходимо выдержать испытание.

Помнишь, я говорил, что каждый король, не самозванец, а настоящий король — король-солнце. А что это значит? Подумай. Царственность — это пламя; державность — чистый огонь. Вся грязь сгорит вместе с этими жалкими пёрышками, останутся только свобода и чистота: в сказочных гротах дышат и движутся паутины; над каньонами простираются и оседают, разваливаются мосты; дым завинчивается рулонами; струится и расцветает огненная корона — моя история мчится к финалу.

Смешно, что в решающую минуту всегда подворачивается пустяк: вот, буквально, у Минькиного сапога отслоилась и подвернулась подошва, под неё забивается глина, ему то и дело приходится тормозить и, теряя секунды, прыгать на одной ноге, вытряхивая грязь… Минька с Его Высочеством уже далеко внизу, а залпы рвутся и рвутся, всё небо от края до края затянуто пороховым дымом, и с каждым раскатом эти дымные облака подсвечиваются то зелёным, то красным…

На дороге патруль: небритые личности в кепках, с ружьишками. За дорогой — лачуги, тёмные крыши; ещё ниже — море. Мы ждём, не дыша, когда патруль отдалится. Пригнувшись, Его Высочество беззвучно перебегает через дорогу, Минька за ним, задевает шлёндающей подошвой осколок щебёнки, и этот маленький камушек прыгает по дороге — как Миньке кажется, оглушительно грохоча.

Кидаемся в тёмный проулок. В спину шарахает, от камней — от ограды — с цвирканьем отлетают осколки. Перемахиваем забор, во дворе на нас с лаем бросается шавка, Минька отпихивает её ногой, вслед за Е. В. перекувыркивается через стенку в такой же глухой закоулок, неотличимый от предыдущего, — Его Высочество барабанит в калитку. Калитка распахивается, кто-то в рясе — горбатый? — кланяется, впускает нас, задвигает засов. Не горбатый: у него капюшон на спине — ковыляет, на рясе белеет верёвка — отпирает сарай, внутри пахнет землёй — что-то щёлкает, лязгает, и в руках у нашего провожатого колдовским образом возникает язык огня. Минька впервые в жизни видит керосиновую зажигалку. Она круглая, выпуклая, вроде карманных часов. Грубые морщинистые руки будто бы разрастаются в колеблющемся тёплом свете; лицо тоже старое, в складках. Монах отваливает от пола крышку.