Принцесса Шиповничек

– Да. Мы остановимся в Торуне. Тебе там понравится. Город знаменит своими… ну, я не знаю слова. Сама увидишь.

– Вдруг я догадаюсь?

– Ну, это такие, как печенья со специями. Их пекут в форме дам и кавалеров. Может быть, – подразнила Магда, – даже в форме кшенжничек!

Она, смеясь, произнесла это слово, подражая Беккиному акценту.

– Имбирные пряники? – догадалась Бекка.

Магда озадаченно покачала головой:

– Даже не знаю, не уверена.

Дорога в Торунь оказалась ровной и шла вдоль Вислы – то ближе, то дальше от широкой, серой, мутной реки.

– Опусти окно, – попросила Магда, хотя уже становилось свежо. – Иногда можно поймать запах с кондитерской фабрики, где пекут печенья.

Бекка и Магда ехали вдоль бесконечного ряда домов из красного кирпича и принюхивались изо всех сил. Но их окружал лишь запах старого города.

– Тут, – объявила Магда. – Оставим машину и погуляем. По польским городам нужно гулять пешком. Согласна?

Бекка энергично закивала.

Они гуляли, любовались старинными домами и, наконец, устроились в маленьком кафе. Выбрали столик снаружи, под невзрачным зонтом, защищавшим от изредка выглядывающего солнца.

– Я закажу здешние печенья, но ты должна сказать, что хочешь, чай или кофе. – предложила Магда.

– Чай, пожалуйста.

Через минуту им принесли полное блюдо знаменитых торуньских пряников и очень крепкий чай в простых тяжелых белых керамических кружках.

– Пря-ни-ки, – медленно произнесла Бекка.

– Пря-ни-ки, – повторила Магда. – А почему они так называются?

– Понятия не имею, – призналась Бекка.

– Надо будет как-нибудь это выяснить. Ты же журналистка. Разберешься и напишешь мне. Ну как, нравятся тебе пря-ни-ки?

– Тысячу раз да!

– Вот и отлично! – Магда, улыбаясь, откусила пряничной графине голову.

– В жизни не встречала такой жизнелюбки, – сказала Бекка, дожевывая пряник.

– А это хорошо?

– Да.

– А что это значит? – Магда тоже говорила с набитым ртом, отчего ее акцент только усилился.

– Оптимистка. Неунывающая. Счастливая. Радостная.

– Ну да. Я же полька.

– А что, в Польше все оптимисты?

– У нас слишком много причин для слез. Как тут не быть оптимистом… Слишком много трагедий в прошлом. Даже в самом недавнем. В каждой семье найдется о чем рассказать. Кровь мучеников по-прежнему в наших сердцах. Когда-то… – Магда задумалась. Недоеденный пряник, забытый, остался лежать на тарелке. – Когда-то я не была оптимисткой. Но я была молодая, ни в чем не разбиралась, так что это простительно. Я не была такой позитивной. Моя мама еврейка, а папа католик. Только они не делали свою религию.

– Исповедовали, – осторожно поправила Бекка. – Правильно – исповедовать какую-нибудь религию.

– Странное слово… Я знаю про исповедь. Странный язык – английский, – Магда расхохоталась, и ее брови снова запрыгали. – И меня не воспитывали ни в одной.

Бекка кивнула, отхлебнула из кружки.

– В один прекрасный день наша учительница объявила, что мы мало знаем о настоящей истории Польши – не о героях и генералах, а об истории народа. Вернее – то, что мы знаем о недавнем прошлом, мы знаем как предмет, просто как историю, не как реальность. Это не имеет к нам отношения. Я неправильно говорю.

– Нет, ты говоришь вполне понятно. Но пей чай, остынет.

Магда, как послушная маленькая девочка, одним глотком допила чай.

– Отлично. Люблю, когда понятно. Вот наша учительница и повезла нас на экскурсию. У вас в Америке такое бывает?

– Школьные экскурсии? Без конца. В места, имеющие Значительный Исторический Интерес. «Увидеть историю своими глазами».

– Она повезла нас в Люблин. Там рядом Майданек. Во время войны там был лагерь. А теперь – памятник из серого камня, огромный мавзолей. Это правильное слово?

– Да, – еле-еле выговорила Бекка.

– Мавзолей посвящен тремстам шестидесяти тысячам мужчин и женщин и – как она нам рассказала – даже детям нашего возраста, которые были убиты и выброшены на помойку, как собаки. А мы живем так близко. Вот что она нам сказала. Дети, как мы, старики, как наши бабушки и дедушки, инвалиды, как наш школьный уборщик мистер Млечко, который все время кашляет – сгорели в печах. Сгорели как мясо. Или хлеб. – Магда резко отодвинула тарелку с пряниками. – Детей сгоняли кнутами, запихивали в грузовики, как какие-то отбросы, и везли в «розовый сад», так охранники называли газовые камеры. Я помню каждое слово учительницы. Мы все плакали. Даже старшие мальчики рыдали в голос. И она сказала: «Смотрите, какие вокруг мемориала красивые, зеленые газоны. Подумайте, какой ужас был зарыт здесь, прямо у вас под ногами сорок лет назад. Подумайте, что сделало эту почву столь плодородной». Мы долго-долго смотрели на серые камни, потом сели в автобус и поехали домой. На будущий год она не вернулась в школу.

– Не вернулась? – тихо переспросила Бекка.

– Нет, – вздохнула Магда. – Она мне очень нравилась. Она была моей первой любовью – нет, я опять неправильно говорю. Мне было одиннадцать лет. Не подумай ничего плохого.

– Мы бы сказали – ты в нее втрескалась.

– Втрескалась? При чем тут треск? Странно. Выходит, мое юное сердце треснуло пополам, когда она не вернулась? Она была очень хорошей учительницей.