Принцип неопределенности

Но только радикал, далекий от логики, отделяет разум человека от его тела, рассудочную часть «Я» от всех прочих функций организма, формирующего поведение – только вместе они составляют одно целое, зовущееся человеком. Твои слова звучат, будто бы из уст ортодоксальных религиозных проповедников, что разделяют душу и тело человека, не воспринимая его целиком. Нелепо, будучи рациональным человеком, отрицать свою телесность. Не замечаешь внутренних противоречий?

Если ты подумаешь об этом и помедитируешь достаточное время, ты станешь воспринимать себя цельным, залечишь этот искусственный разрыв. Не отказывайся прямо сейчас, к этому можно всегда вернуться.

– Но это-то меня и раздражает! – воскликнул я.

– Тебя раздражают другие люди? Или этот мир?

– В первую очередь я сам.

– Какой смысл бороться с тем, что тебе не под силу изменить? – фыркнул Бода. – Есть посильные задачи, не лучше ли взяться за них?

– Изменить можно что угодно, – ответил я. – Это нелепо, но вот в этом у меня есть некая «внутренняя убежденность». Во всяком случае, я рискну проверить возможность этого. Пока во мне не угасла и теплится надежда. А не буду сидеть сиднем, дожидаясь, когда же начнётся разложение.

– Вернёмся к твоему отношению к людям, – сказал Бода.

– Это так важно? Вам есть какое-то дело до меня?

– Для меня – да. Мне это важно. Ведь я отвечаю за тебя. Ты видишь в человечности только слабость, но это и сила. У тебя есть друзья, семья? Не подельники и переменчивые союзники, что могут предать в любой миг, как только сочтут это рациональной стратегией?

– Я таких не знаю. Но и не хочу связывать себя или других такими обязательствами. Я стремлюсь к свободе и не покушаюсь на чужую, – мне показалось важным закрепить такое своё отношение и к этим частям внешнего мира, пусть даже говорящим и, кажется, даже мыслящим. Кажется.

Что-то во мне с чудовищной силой противилось сильным связям с кем-то еще, прикованным к миру; казалось мне, что это только сделает мои цепи крепче.

– Обычно так говорят люди, избегающие ответственности, - не одобрил моего атомизма Бода.

– Я не требую ни от кого ни любви, ни обязательств иных, кроме как рациональных, исполнение которых выгодно взявшему их. Не покушаюсь на чужую свободу. А ещё со мной почти никому не по пути. К чему увлекать на свою дорогу тех, кто к ней не готов? Вот что было бы безответственно!

– Отговорки. Неужели нет и тех, кто разделяет твои убеждения?

– Полностью? – я вспомнил про Ревана. – Нет.

– Однако я не могу жалеть о том, что ты не найдешь таковых в нашем ордене, – сказал, поразмыслив, Бода. – Джедай, разделяющий твои убеждения, не скованный никакими ограничениями, может совершить воистину ужасные дела.

– Но он будет эффективен. Крайне эффективен, – усмехнулся я.

– Цель не всегда оправдывает средства. Если важен лишь конечный результат, то лишенный привязанностей и безусловных ценностей рыцарь может пойти на действительно ужасные вещи. Уверенный, что совершает меньшее зло. Но достигнув этой столь важной конечной цели, даже минимизировав привнесенное им зло, он вдруг поймёт, что и сама его цель лишена смысла.

Или, что хуже, на радиогоризонте маячат новые цели, достижение которых потребует противоречащих всем установлениям кодекса шагов. И вот уже совершённое как обесценивает все предыдущие поступки, так и превращает совершившего подобное в изгоя, который шаг за шагом уничтожает всё то, ради чего так старался.

Такое происходило и уже не раз. Из самых лучших побуждений совершались неприемлемые вещи. Корусанский орден готовит себе погребальный костёр, лишая рыцарей семей и воспитывая фанатиков. Осталось только дождаться, когда кто-то поднесет к нему открытое пламя.

– И кто поднесет факел? Кому достанется эта честь? – спросил я.

– Обычно это делают специально обученные люди. Они разносят пламя, потворствуют разрушениям во имя созидания, хотя мне порой и кажется, что их роль только в сокрушении едва устоявшегося порядка, – ответил Бода. – И возникающее на месте разрушенного ничем не лучше старого.

– Это очень важная задача! Кто-то должен обмазываться пеплом с погребального костра, возвещая о новом повороте в жизни ли, в истории ли, свершая безумный танец в честь смерти-и-жизни, – оспорил я.

– Ты недавно говорил о том, что находишься в трезвом уме и ясной памяти.

– Поболее многих, – горделиво сказал я.

– Тогда почему ты не вспомнишь о зелтронах? Вот уж кто не нуждается в постоянных расчетах и сомнениях в правильном выборе.

– Я о них помню. Они забавные, милые, гладкие, и многих из них хочется зацеловать и пощупать, но их трудно назвать разумными существами. Мне глубоко противно их безапелляционное веселье, безумная жизнерадостность даже перед самым ликом смерти. Нежелание принять в расчет, смирение со своей участью и ролью, принятие не своих, не ими созданных желаний и страстей.

– Почему не ими? Это часть их природы, с которой ты почему-то сражаешься. К чему искать ответы на те вопросы, что их и не подразумевают?

– Потому что в противном случае ни в чем нет смысла, – тихо сказал я.