#Природа, #Родина, #Литература, #Любовь

Весь в поту росы, рассвет трудился над образом дня. И, надо отдать ему должное, – выходило довольно неплохо. День стал выглядеть юным, бодрым, полным сил, а оставшийся на виду дряблый подбородок, рассвету удалось скрасить лёгкой небритостью молодой травы.

Посмотревшись в зеркало лужи, день остался весьма доволен собой, но, ощупывая рукой пригорок подбородка, не упустил случая поплакаться:

– Колется!

На что немедля получил полный участия ответ:

– Отрастёт – перестанет. Потерпи немного.

Кто-кто, а рассвет знал, каждому хочется, чтобы его пожалели,

Кивнув согласно, день бодро ступил на неокрепшую весеннюю землю. Ей очевидно нездоровилось, ночами морозило слегка, а, как известно, чтобы стало лучше, следует побольше пить.

Уронив лицо на стол горизонта, земля время от времени приподнималась, жалобно глядела на солнце. Шевельнув надменно бровью и слегка покачивая с укоризной головой, оно наливало очередной стакан тёплого лимонного соку или рюмку пропущенной через берёзу звонкой, кисло-сладкой воды, после чего неизменно спрашивало:

– Сколько же можно…

– Сколько нужно. – Извинялась каждый раз земля, а как только утолила жажду, взгляд её прояснился, просветлел, и первое, что ей попалось на глаза, были люди. Раскрасневшийся день, выманив их из дому, заставил ходить безо всякой цели туда-сюда, рассеянно улыбаться и делать такие вещи, на которые они, казалось, не способны уже давно.

– Это ещё которые?

– Довольствоваться простым, ничем непримечательным днём. Просто потому, что он у них есть… Ты только прислушайся. Слышишь?

– Что?!

– Динь- динь- день…

– Так это ж синица!

– Нет, это день бьёт в набат. Созывает, будит народ, чтобы не потерял он своего обличья, вспомнил, для чего он живёт жизнь свою.

Прислушиваясь, о чём говорят люди, день радовался тому, что его поняли верно, иначе, – зачем его тогда, с завидным постоянством, приводит в мир рассвет.

На сквозняке Триумфальной арки

В двух шагах от Эрмитажа, на сквозняке Триумфальной арки меня остановил лоточник. Уцепившись прокуренными пальцами за рукав и выдыхая настоянные на перегаре слова, он хлопотал языком и телом, пытаясь едва ли не насильно всучить свой товар. Нелепые поделки, коими был полон его стол, после многочасовой прогулки по анфиладам покоев Зимнего дворца, вызывали нешуточное отвращение. Я глядел на торговца, словно через немытое стекло, и совершенно не понимал, чего он от меня, собственно, хочет:

– Ты по-русски что ли, не разумеешь!? – Весёлым голосом предположил мужичок.

– Понимаю… когда на нём говорят. – Неопределённо кивнул головой я, и, высвободив, наконец, рукав, пошёл прочь, медленно и вдумчиво ощупывая подошвами мостовую. Когда б не осень, я бы, пожалуй, снял ботинки, чтобы теснее прижаться к камням, слиться с каждым, проникнуться, впитать трепет поступи многих, живших до меня… до нас…

Обыкновенно, при виде чего-то прекрасного, желается унести с собою хотя самую малую его часть. Для утоления сопричастности, или из себялюбия, – то неважно. Дабы потом, находясь в отдалении, любуясь жалким, ущербным подобием великолепия, вздыхать и грустить, переводя перегоревший тоскливый взор на то унылое, неладное, что окружает, обступая всё теснее. К счастью, вскоре, после многих безрадостных попыток перенести, скопировать, растолковать увиденное, приходит понимание о том, что все притязания к тому напрасны и ненужны никому.

Единственно верное – безмолвствовать подолгу подле, чтобы поймать случившееся некогда волнение, и, очаровываясь им понемногу, отпивая по крошечному, сравнимому с кабошонам росы глотку, сохранить в себе. Не как увядший стебелёк меж неразрезанных страниц позабытого на скамейке томика переведённых с французского басен54, но будто слышное, на века, биение сердца, видимый через прозрачную кожу рассвета пульс солнца или оглушительный ритм кончающих с собой капель тающего снега.

Каждое всё, совершенно лишь до той поры, пока цельно, нетронуто, неповторимо. Доверху наполненное чувством, источая его бесконечно, наделяет оно иных сполна тем, что имеет само. И уже тогда… только тогда! – ты будешь защищён от любой нечистоты дурного и неинтересного, низменного. Смешное и жалкое, оно не будет управлять ни твоими мыслями, ни жизнью самой.

Щёголь щегол

По возвращении с юга, дрозд снял квартиру с видом на лес, уютной спальней под пологом ветвей туи и пружинным матрацем сосновой хвои. Выбирая себе жилище, дрозд особо уповал на наличие ванной комнаты. К счастью, в этой квартире она была. Устроенная на отмели пруда, в ней, без опаски, что снесёт течением, можно было даже дремать. Пруд стоял на довольствии весёлого, лёгкого парня с рыжим, испачканным глиной чубом, – так некогда, при первом знакомстве, отрекомендовался дрозду родник.

За постой с птицы не брали ничего. В оплату хозяйка получала ренту, по птичьему разумению, сущей безделицей, – пением55 по утрам, и возможностью наслаждаться его соседством.

Хозяйка вовсе не была одинока, но… кто ж откажется от такого очаровательного и опрятного квартиранта!