Пришелец из Нарбонны

Фра Антонио сполз с полатей и пал на колени.

— Преклони колени, чужеземец, встань напротив меня, лицом к лицу… сложи ладони для молитвы… сделан это для меня… сделай для меня… умоляю… спаси мою душу… Бог услышит тебя и возрадуется…

Фра Антонио пал крестом и начал шептать:

— Tibi soli peccavi et malum coram Те feci… Asperges me… преклони колени… неужели последняя просьба моя не тронет тебя?.. Я боюсь… страх ломает мне кости… Domini ad adiuvandum… умоляю тебя, преклони колени… Твой Бог, Бог Израиля, простит тебя… Отец милосердный, вот лежу я пред Тобой во прахе с сердцем кротким и разбитым и вручаю Тебе последнюю годину мою и то, что наступит потом… De profundis Те Deum…[91]

Фра Антонио не смог закончить.

Эли повернул его на спину, взял на руки и положил на полати, прикрыв черным плащом.

II

Его привели в длинную узкую келью.

В глубине ее, возле самой стены, на которой висел распятый Христос, стоял стол, а на нем — меньших размеров медное распятие. За столом в высоком кресле сидел инквизитор Сан-Мартин.

Эли узнал его по большой голове, вросшей в плечи. На инквизиторе была та же черная сутана. Он что-то шептал, молитвенно сложив руки, не обращая на Эли никакого внимания. Лишь потом, когда закончил, дружелюбно кивнул ему. На тонких искривленных губах мелькнула тень улыбки.

— Непокорный еврейский юноша! — у инквизитора был мягкий певучий голос. — Не повезло тебе с кельей, пришелец из Нарбонны.

— Фра Антонио умер, как набожный и истый христианин. Это было убийством, и если бы существовала справедливость, виновные понесли бы заслуженное наказание.

— Ошибки иногда случаются. — инквизитор Сан-Мартин развел руками, — но ежели говорить об Антонио Нуньесе, тут никакой ошибки не было. Его отец даже не изменил фамилии при крещении. Нуньес — известная еврейская фамилия.

— Фра Антонио об этом не знал, он был католиком, страстным и глубоко верующим, более, чем многие иные. Таков уж жребий еврея…

— Advocatus diaboli[92]! Ловко же ты начал. Вместо того, чтобы защищать себя, еврея, ты берешься защищать католика, мнимого католика. Не знаю, как называется такая фигура. Я знаком лишь с каноническим правом, а ему чужд извилистый путь, оно знает лишь прямую дорогу к Богу… — Инквизитор устроился поудобнее, и голова его закачалась на невидимой шее. — Ну так защищай себя…

— Вы держите меня здесь незаконно. Я иноземец.

— Верно, поэтому мы хотим тебя освободить. Но не потому, что ты иноземец, это наивно — Церковь не знает границ, она охватывает весь мир. Urbi et orbi[93] — благословляет Римский папа. Мы освободим тебя, ибо Святая инквизиция не видит ни особого преступления, ни ереси в твоем поступке. — Инквизитор вновь начал поудобнее устраиваться в кресле. — Я исключаю возможность того, что ты можешь представлять для нас опасность, я склонен видеть в тебе нечто из ряда вон выходящее.

— Значит, я свободен?

Инквизитор жестом усадил его на место.

— Я знаю о тебе все, — Сан-Мартин вперил в него белесые, словно наледь, глаза.

— Я прибыл на конфирмацию сына раввина дона Бальтазара Диаса де Тудела… — Эли выдержал взгляд инквизитора.

— Надеюсь там с тобою встретиться.

У Эли мурашки пробежали по спине, он молчал.

— Раввин дон Бальтазар Диас де Тудела обрадовался, когда узнал, что я прибуду на его семейное торжество. Я никогда не видел еврейской конфирмации. Это на языке Библии называется Бар-Мицва, верно?

— Верно.

— Я знаю этот язык и читаю ваши книги в оригинале.

— Если евреи знают кастильский, то почему бы кастильцам не знать еврейского?

— Согласись, это не одно и то же. Ты забываешь, что евреи живут у нас, а не мы у них.

— Когда меня освободят?

— Уповай на христианское милосердие.

— Я не прошу о милосердии. Вы держите меня здесь незаконно.

— Что за спесь! Я вижу высокомерие великомученика!

— Требую освобождения…

— …но страдание еще не подтверждает истины…

— …я прошу…

— …злоумышленников тоже преследуют, а разве ты их назовешь мучениками?

— Я не злоумышленник.

— Мучеником человека делает не наказание, но истинная вера — пример Иисуса на кресте.

Эли ничего не ответил. Он смотрел на старика. Тот сидел так близко, что слышно было его прерывистое дыхание, видны запавшие, медленно двигающиеся, искривленные губы, его сморщенная, как у черепахи, шея, покатые плечи и узкая грудь.

— Вы держите меня незаконно, — повторил он.

— Credo ut intellegam. Верю, чтобы понимать. Не только тайну догм, недоступных для человеческого разума, но и тайну мира и людей. И вера моя позволяет понять тебя. Непомерная смелость происходит из высокомерия, а высокомерие связано с гордыней. Гордыня же — противоположность смирения. Еврейская гордыня и христианское смирение! Сколько евреев убедилось в правильности этих слов…

— Еще больше тех, которые не убедились. Разве слова credo ut intellegam оправдывают и ненависть?