Пришелец из Нарбонны

— Совсем как люди.

— Это неправильно.

Раввин Шемюэль Провенцало отстранил Эли, чтобы получше к нему приглядеться.

— Совсем как люди? Совсем, да не совсем. Ты, юноша, хотел бы вмиг все узнать, а мне на это потребовалась вся жизнь. Хочешь, сын мой, я тебе расскажу, как ангелы научили меня читать в сердце человека, узнавать мысли по лицу, различать души, которые поселились в деревьях, зверях и камнях, понимать речь птиц, предсказывать судьбу по их полету, как это сказано в Книге Проповедника: «Потому что птица небесная может перенести слово твое, и крылатая — пересказать речь твою»[146]. Хочешь, научу тебя тайнам, какие знаю из Книги Зогар, коль скоро ты собираешься быть Мессией. Хочешь быть Мессией? Кто бы не хотел! Кто им будет? Может каждый. Неправда, что он должен быть потомком царя Давида. Так говорят для простачков, для толпы. Я открою тебе свои тайны. Будь моим наследником.

— Рабби, я не дорос. Я не достоин, — Эли низко поклонился и, простившись, пошел прочь.

II

Каталина стояла на коленях. Масляная лампадка, висящая перед иконой Богоматери с младенцем, бросала слабый свет на склоненную девичью голову.

От звука открываемой двери она вздрогнула, но не повернулась и не прервала молитвы.

Эли остался стоять у входа, держа широкополую шляпу в руках.

Ждал он недолго.

Каталина поднялась с налоя, прикрытого стареньким ковриком.

— Прости меня, Каталина.

Каталина села на стул.

— Я молилась за вас.

— За кого? — переспросил Эли.

— За Марианну.

Эли уселся у ее ног.

— Это большое несчастье для дома раввина.

— Поговорим о нас, Каталина.

— Я молилась за вашу милость.

Эли вздохнул и положил голову ей на колени.

— Завтра тоже буду молиться за вашу милость.

— И Бог инквизитора тебя выслушает?

— Меня выслушает Иисус Христос.

— Завтра я, возможно, умру. Это моя последняя ночь.

— Откажитесь, ваша милость, не убивайте, и вы будете жить.

— Поедем в Нарбонну…

Каталина положила ладонь на его голову.

— Ты поедешь верхом, на лошади, а я пойду рядом. Буду держать Лайл за уздечку.

— Слишком далеко, чтобы идти пешком.

— Упадем отцу в ноги, чтобы он нас благословил.

— Отец вашу милость не захочет благословить.

— Я напомню ему о моавитянке Руфи и Воозе[147]. И с того времени я бы называл тебя Руфью.

— А если бы и это не помогло?

— Мы бы покинули отчий дом и поехали туда, где люди нас не знают.

— Ты говоришь о людях, но забываешь о Боге. Бог повсюду, и он нас везде увидит.

— Бог посмотрит в мое сердце, а потом в твое — и обрадуется. Люди хуже Бога.

— Ты говоришь о Боге так, будто он человек.

— Это самое большое, что может человек себе вообразить.

— Кощунствуешь. Бог больше, чем человек может себе вообразить.

— Человек — царь живых тварей. Только он способен пожертвовать своей жизнью. А смерть на кресте или на костре — это вершина существования.

— Нельзя сравнивать крест с костром.

— Почему?

— Не знаю, почему.

— Каталина, поговорим о нас.

— Поговорим…

— Я люблю тебя, Каталина.

Каталина убрала руку, лежавшую на его голове.

— А ты, Каталина?

— Я? Не знаю.

— Ты чиста, как родниковая вода.

— Я грешна. Я грешу в мыслях.

— Я грешил, не думая.

— Это нехорошо.

— Что это за грех? Почему он считается грехом?

— Пусть Бог отпустит грехи вашей милости.

— Аминь.

Ветер ударил в пергаментное окно, и по нему забарабанили крупные капли дождя. Вспыхнула молния, и совсем близко ударил гром.

Каталина перекрестилась.

— Бог сердится, — сказал Эли.

— Над Богом смеяться нельзя.

— Боишься грозы?

Каталина ничего не ответила.

— Все женщины, каких я знал, боялись грозы.

— Я тоже.

Он обнял ее ноги.

Дождь усиливался. Оба молча вслушивались в шум воды.

Наконец Эли прервал молчание:

— Хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь?

— Не надо.

— Боишься собственных мыслей?

Каталина покачала головой.

— Не боюсь. Чего мне бояться?

— Ты права, бояться нечего. Все от Бога, и добро, и зло.

— Даже ад? — спросила Каталина.

— Боже мой!

— Ну, правда, даже ад? — настаивала Каталина.

— Кто, по-твоему, может избежать ада? Никто.

— Святой.

— Святые в раю.

— Да.

— Сколько их было? Сколько есть? И сколько еще будет? Разве стоило для такого количества людей делать рай? Сколько в таком раю пустого места! Значит, оно предназначено для нас. Я в этом уверен. Можно у Бога спросить.

— Грешно то, что говорит ваша милость. Я даже начинаю бояться.

— Я обниму тебя, и страх пройдет.

Каталина отпрянула.

— Не бойся, прошу тебя.

— Я уже не боюсь.

— Расскажи мне что-нибудь о себе.

— Что, например?

— Например, что случилось в твоем детстве и чего ты не можешь забыть.

— Ничего такого не было.

— Или чего ты стыдишься.

— Такого не рассказывают.

— Может, ты скрываешь какие-то грехи, признайся!

— Что это? Исповедь?

— Мы должны друг с другом разговаривать, как на исповеди.

— Мы так и разговариваем.

— Может, знаешь какую-нибудь смешную историю?

— Знаю.

— Тогда расскажи.

— О моем младшем брате. На Рождество в вертепе ему надо было играть ослика. А он не хотел, отказывался, и так — каждый год. А когда он подрос и его снова попросили играть ослика, он сказал: я уже большой осел, устраивайте себе ясли без меня.

— А ты кем была в яслях? Скорее всего, Мадонной?

Каталина рассмеялась.