Приступ

— Садись, Дмитрий Михайлович.

— Ишь ты. И с чего мне честь такая великая? По отчеству величаешь.

— Разговор будет. Серьёзный. Ты ж при княжиче в кормильцах? Княжича на советы звали, и ты там бывал. Расскажи мне: что там говорили, кто в городе командует, сколько и каких воинов.

— Хочешь меня к измене склонить? Я клятв своих не нарушу. Хоть режь.

Упорный мужик. Говорит искренне. Похоже, будет терпеть пытки, пока не окочурится.

Ноготок тяжко вздохнул. Отвечая на мой вопросительный взгляд, смущённо объяснил:

— Дыбы-то нет. Как без рук. И ещё много чего нет. Эх, кабы его ко мне во Всеволжск. А тут…

Оценивающе окинул взглядом потенциального пациента:

— Разве что калёным железом попробовать…

Боброк стремительно покрылся крупным потом под нашими изучающими взглядами.

— Клятв, говоришь? А кому ты их давал? Жиздору? Так я тебя уже от них освободил: князь твой мёртвый лежит.

— Я… я крест целовал. Что княжича паче живота свово беречь буду.

— Так и я об этом. Ты не говоришь — он (я кивнул в сторону Ноготка) мальца в оборот берёт. Ты ж видел, как здешнего управителя на лоскуты распустили? Хочешь подвести княжича под беду? Клятвопреступником станешь: клятва о княжиче на тебе. А клятвы князю на тебе более нет.

Мужик потел, вздыхал, теребил в пальцах кайму шубейки своей. Наконец решился. Гордо вскинул голову:

— Расскажу. Всё что знаю. Как на духу. Только ты поклянися, что никакого худа княжичу не сделаешь.

— О-ох. Что ж вы все такие… несообразительные. Клятва господина рабу его — значения не имеет. Так, воздуха сотрясение, слова обманные. Ты ж холоп мой, Боброк. Ты в воле моей. Хочу — дал тебе клятву, хочу — назад взял. Ты ж ныне не муж добрый, а кощей, скотинка двуногая. И живот твой, да и мальчонки, зависят от поведения. Твоего и его. Ведёте себя хорошо, покорно, послушно, хозяина вашего, меня то есть, радуете — и сами целы и сыты. А нет… Попец этого не понял — вон, уже и кровь с него капать перестала. Не буди во мне зверя, Боброк.

Ноготок ушёл, позвал писаря и Чарджи. Инал тёр со сна глаза: все кто не в караулах, после эйфории боя, победы, нового места — попадали. Мощный откат. Душевный и телесный.

Людям можно, мне — нет. Предводитель должен сохранять работоспособность до завершения потребности. То есть — всегда. Чарджи это знает и умеет. Но сегодня даже ему много. Терпи инал — ябгой станешь. Или правильнее — ябгуем?

Заодно послушаешь «из первых рук». Может, спросишь чего умного. Моя голова — хорошо, а с твоей — лучше. Тебе надо «всё знать» по теме, я ж у тебя совета спрашивать буду.

Боброк сперва пытался как-то умалчивать, но, получив предложение осмотреть поближе запоротого попа, бросил это глупое занятие.

Картинка такая.

Полвека назад Киев выставлял семь тысяч бойцов ополчения или семь сотен гридней. Время идёт, Русь меняется, «путь» сдыхает, поганые наезжают, князья режутся… народ мрёт и разбегается.

Ещё: расслоение общества. Боярство, церковная и купеческая верхушки тянут под себя. Опасаются «вооружённого народа», тормозят обучение, обновление оружия. А люди и рады: своих забот выше крыши.

Жиздор третьего дня, после проигранной полевой битвы, велел собрать горожан. Посмотрел. «Умылся слезами». Точнее: слюнями. От ярости. А чего он ждал? — Первый смотр как бы не за двадцать лет.

Горожане. Тысяч пять лбов, самый многочисленный отряд обороняющихся. И самый мало-боеспособный. Топор да нож. У кого копьё или шапка железная — уже крутой. Драться «на кулачках» умеют все: на Масленницу кулачные бои ежегодно. А вот биться оружно…

Толпа, «смазка для клинков», «бегающий бруствер». В нём можно завязнуть, измотать своих, потерять время.

Бояре. В городе полтораста боярских семей. Одни из города в последние дни сбежали. Другие — наоборот. Кто умнее? — Станет ясно если город возьмём. Здешняя манера: при приближении врага бежать внутрь. Была бы длительная осада — всё вокруг на три дня пути съели бы, украли, сожгли, трахнули, убили или угнали. Кто за стенами не отсиделся — наплакался.

Полтораста бояр — две тысячи боярских дружинников. Тут разброс… от деда-воротника с дубьём, до главы дома, в полном доспехе, с доброй саблей, на аргамаке.

Таких, доброконных — пятая часть. Ещё столько же — доброоружных пешцев. Остальные… копья и щиты есть у всех, шапки железные… чаще, чем у горожан.

Городовой полк. Дружина киевская. По оружию не уступают самим боярам. Подешевле, не изукрашено так, мелочи разные: бармицы, козырьки, наносники… редко. Ламиляров нет, мечей новомодных, цельно-оцельных, мало, больше сабли. По качеству, комплектности и обученности — вполне. Пять сотен.

Четвёртое: две дружины, великокняжеская и «братца» Ярослава. Первых — две сотни, вторых — сотня.

У Жиздора гридней было больше. Но некоторых он потерял в недавней полевой битве, других оставил на Волыни для защиты тамошних городов и своего старшего сына, часть разогнал по делам здесь. Десяток мы под Вишенками положили. Остальные побитые в той стычке — ближники, слуги да отроки.