Приступ

Обе дружины преимущественно волынцы. Но положение их нынче разное. Первые присягали Жиздору. Князь убит — они свободны. Будут они драться, как крепко? — Непонятно.

Вторая часть — люди Ярослава. Эти биться будут упрямо. И за князя, и за себя: его победа — им честь, слава и плюшки.

В городе нет обычных, по предыдущим конфликтам в этом месте, «чёрных клобуков». Но есть ляхи и мадьяры. Два отряда по сотне, примерно, бойцов. Профессионалы-наёмники, не худо вооружены, наняты Жиздором. Как они в бою? — Неизвестно.

Есть митрополичья и монастырская стража. Эти на стены не пойдут: у них своя зона ответственности. Им не сколько город от нападающих защищать, сколько себя от горожан. Сходно купеческие отряды: оборона своих лабазов, кварталов.

Итого: пять тысяч — третий сорт, две — второй, одна — первый.

Если «первосортная тысяча» соберётся и сюда, в «Митрополичью дачу», ударит, то… мне кранты.

Надеюсь, что «братец» Ярослав — не вояка, что общее управление сразу не восстановить, что присутствие недалеко «11 князей» их испугает… Правильно я сделал, что под Киев пришёл в последний момент.

С численностью и вооружением более-менее понял. Непонятно как у их с «боевым духом».

Всё держалось на государе, Жиздоре. Он погиб, присяга ему кончилась, наследник объявлен не был. «Братец» не Государь, а «комендант крепости». Назначенец. Нет «назначальника» — полномочия под сомнением. Чего головы-то свои класть? Волынцы, наверное, потребуют, чтобы из города выпустили, наёмники — денег и отпустить. А остальным… так ли велика разница чтобы убиваться?

Ещё одна моя ошибка. Стереотип: «феодальная пирамида», «всё держится на государе», «короля убили — армия бежит» — застил глаза. «Вижу, но не разумею»: киевляне полтора года выступали как относительно единая сила. Они осознавали свои интересы: «новгородские вольности». И были готовы биться за них под любыми княжескими стягами или без них.

К счастью, «энтузиазм свободолюбов» не обеспечивался «вертикалью управления»: слабость организации, свойственная вообще феодальным ополчениям, резко возросла при отсутствии устоявшегося лидера. Как муравьи: каждый тянет добычу на себя, но каждый — в сторону муравейника.

Ещё: я убедил Андрея идти в Киев. Его присутствие здесь не было тайной и вызывало у киевлян ужас: маячил сыск по всем прошлым делам. Принцип Боголюбского: непрестанный труд, суд, казни — был известен. Убийство отца его, Долгорукого, избиение суздальцев в «Раю» за Днепром… крамольный недавний призыв Жиздора… всё это могло стать поводом для следствия. Которое здесь без пыток не бывает.

«Загнанная в угол крыса» — они, как новогородцы, целовали икону и клялись умереть, но не сдавать город, не пустить врага. Вслед боярам, которых и прельщали более всего «вольности», которым и страшен был Боголюбский своим правосудием, валом валили к «поцелуйному» обряду и «подлые» люди. В кои-то веки можно с вятшими на одном майдане потолкаться, в одно место приложиться.

«За город наш! За волю! За свободу! Вместе! Умрём, но не уступим!».

Боброк несколько отошёл от напряжённого состояния, разговорился. Выпили чайку, попробовали красненького из митрополичьего винного погреба. Малость посплетничали о «братце» Ярославе, перешли к местному тысяцкому. Боброк охарактеризовал конюшенных обеих князей, поругал иноземцев-наёмников.

Тут с переменой блюд заскочила Гапа.

— Гапа, ты себе место нашла? Ты бы выспалась.

— Сейчас пойду. Там парни баню протопили, помоюсь и спать.

Боброк смотрел на неё, открыв рот.

— Что загляделся на мою хозяюшку? Аль хороша, глаз не отвесть?