С той поры, когда он в предыдущий раз видел Екатерину, в Томасе не угасло рвение, побуждавшее все шире распространять прививочную практику, но за эти годы его размеренная жизнь успела сильно перемениться. После публичных дебатов о том, как лучше защищать от оспы бедняков крупных городов, он отошел от регулярной медицинской практики – его зрение стало ухудшаться из-за катаракты. Операция, проведенная в 1783 г., была успешной, но пока он взирал на мир через очки.
В 1780 г. (в том самом, когда умер доктор Джон Фозергилл, его близкий друг) Томас выдвинулся в члены парламента от Хартфорда. Он был очень популярен в этих краях, к тому же обладал великолепной профессиональной репутацией, так что на выборах победил с большим отрывом. Немалую роль в этом сыграли голоса городских квакеров, почти единодушно отданные в его пользу. Если бы он по-прежнему формально оставался членом Общества Друзей, он не мог бы принести присягу королю (это требование, по сути, не допускало квакеров в парламент).
Он принес с собой в Вестминстер пацифистские принципы, заложенные воспитанием, голосовал за то, чтобы положить конец долгой кровопролитной войне с Америкой и даровать независимость колониям, некогда основанным его предками[408]
. Вообще же он, как и раньше, предпочитал публичным выступлениям беседы с глазу на глаз, так что редко произносил речи перед собратьями-парламентариями. Впрочем, рассказ об одной его речи сохранился: он говорил о налогах, «притом довольно продолжительное время, однако таким приглушенным тоном, что мы не могли слышать его с должной отчетливостью»[409]. «Ораторское мастерство не принадлежит к числу его талантов», – признавала газетаЛичная жизнь Томаса тоже претерпела резкие изменения. Его обожаемая жена Энн, мать их семерых детей, умерла 9 марта 1779 г. после долгого и мучительного периода нездоровья. В последние часы жизни она напомнила мужу о своей единственной просьбе – чтобы ее похоронили на квакерском кладбище неподалеку, в Бишопс-Стортфорде, «как можно ближе к тому месту, где и ты лежать будешь». Он удовлетворил ее трогательное желание. Скорбящий вдовец вскоре после этого написал:
Я жил в браке с этой превосходнейшей из женщин более 32 с половиною лет, и за все это время у нас не случалось никаких размолвок и разногласий, ни одного по-настоящему недоброго слова не сказали мы друг другу, к тому же незадолго до ее смерти, а также несколько раз в более раннюю пору мы объявляли друг другу, что не только всегда жили в гармонии, но и каждый из нас ни единого раза не сделал другого несчастным[411]
.Глубокое одиночество этого второго вдовства не подходило человеку, который всегда искал любви и тесного товарищества, присущего настоящей брачной жизни. Всего через восемь месяцев, 3 ноября, Томас женился снова. Его третья жена, Элизабет Димсдейл, квакерша, никогда прежде не состояла в браке. Она была дочерью его кузена Джозефа Димсдейла (тоже врача). Ей было 47 (то есть она была на 20 лет моложе мужа), но их и до этого связывали дружеские отношения: она писала ему жизнерадостные письма из своих заграничных поездок и разделяла его пристрастие к комнатным собачкам, как и Екатерина. Возможно, ему казалось, что другие считают его брак чересчур поспешным. Как бы пытаясь оправдаться, после свадьбы он писал своему брату Джону: «Я желал заручиться новой спутницей жизни, избрав в качестве таковой ту, которую почитал больше всех в целом свете, к тому же я пребывал в уверенности, что это придется по нраву всему моему семейству. Все это побудило меня совершить такой шаг, и я надеюсь, что это самые разумные причины, какие только может привести человек, вошедший в мою пору жизни»[412]
.Элизабет (ныне – баронесса Димсдейл) и в самом деле оказалась именно той спутницей, какую желал обрести Томас. Она нежно любила мужа; она умело вела хозяйство (позже она написала собственную книгу рецептов); ее дух искательницы приключений способствовал тому, что она вместе с мужем села в дилижанс, дабы совершить долгое путешествие в Россию[413]
.